Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

молчала, но теперь словно душа ее вывернулась наизнанку. Она лишь слушала и кивала головой, когда отец говорил:

— Конечно, ты поступишь так, как сочтешь нужным. Конечно, о продолжении учебы после такого долгого перерыва не стоит и говорить... И нам сейчас гораздо нужнее военные, чем юристы.

С будущим сына теперь связывалось будущее всей страны, и отец сказал:

— Молодое государство сейчас остро нуждается в работниках всех специальностей.

На этом и закончился государственный разговор, и они вернулись к более будничным предметам. Илмари встал из-за стола, и родители как завороженные слушали звон его шпор. Все полученное ими воспитание было так или иначе насыщено преклонением перед воинственностью и воинскими доблестями. Теперь шпоры звенели в их столовой. Разве он в самом деле не командовал сынами Ваасы, как лейтенант Зиден?

Илмари оправил свой зеленый мундир: одернул его полы, и, выкатив грудь колесом, повертел немного шеей внутри воротника:

— Мама, нет ли у меня тут белья или все осталось в Хельсинки? На мне такое грязное и, кроме того, знаешь — альте камераден.

— Господи помилуй. Надеюсь, ты не набрался насекомых?

— Какой же солдат, если нет вшей? Но я все-таки не хотел бы посеять их здесь.

Отец отдал Илмари пару своего белья. Родители с восхищением смотрели на грязное белье сына. Их сын-солдат нажил на войне насекомых! Грязное белье отнесли в сад и сожгли.

— Смотрите: вот этот настоящий старик-ветеран. И железный крест на спине.

— Фуй! Как ты мог носить такое белье... А у тебя нет железного креста?

— Нет. Не было даже случая заработать. Шведские молодчики уж позаботились об этом. А горячо приходится братишкам. Жаль старых товарищей... Вы плоть от плоти и кровь от крови моей...

Отец и мать восхищенно рассмеялись.

Перед самым отъездом сына зазвонил телефон; пастор подошел к аппарату.

— Да, я. Большое спасибо... Да, мы так рады. Среди всех печальных событий... О, конечно, это было бы нам исключительно приятно... Я должен спросить.

— Это хозяин Юллё. Он просил прежде всего поздравить тебя. И сказал, что приход при первой возможности устроит официальное чествование... Но он предлагает тебе стать каким-то комендантом или как это...

— Я же нахожусь на службе в армии, и какой-то хозяин Юллё не может назначать меня... Да я ни в коем случае и не желаю быть комендантом.

Однако мысль эта пришлась родителям настолько по душе, что они стали уговаривать сына согласиться. Штаб шюцкора, разумеется, сможет уладить формальную сторону дела. Сын решительно отказывался. Остаться дома ему, конечно, было бы приятно, но такой оборот никак не совпадает с его большими честолюбивыми замыслами.

— Комендант! Я упущу мой случай.

— Но ведь война кончается. Ведь там ты уж едва ли чего-нибудь еще добьешься... Останься... Три года мы тебя ждали, и ты уедешь...

Хозяин Юллё все устроил... Илмари получил предписание остаться, чтобы организовать в приходе охранный отряд и провести сбор новобранцев, учитывая его знание местных условий. Илмари не стал очень сильно возражать, поскольку это назначение было временным, лишь до тех пор, пока шюцкор не будет организован; а так как война действительно подходила к концу, то она уже не могла представить много шансов. Сегодня ему еще надо было явиться в часть, но уже к вечеру следующего дня он был в селе комендантом.

III

Свободные камеры инвалидного дома заполнились до отказа. Даже руководители не все поместились в них. Арестованных начали собирать на огороженном дворе. Одного за другим их привозили и вталкивали во двор. Молчаливые, продрогшие и через день уже голодные пленники коченели под открытым небом. По ночам старались заснуть, прижавшись тесно друг к другу, но студеной весенней ночью трудно было таким образом согреться. Заключенные во дворе шепотом передавали друг другу всякие слухи:

— Штаб шюцкора все расследует. Тех, кто принадлежал к руководству, оставляют в заключении, а остальных посылают на работы.

— Меллола сказал, что всех, кто был в штабе, расстреляют.

— Не расстреляют. Немцы запретили расстреливать. Говорят, если только хоть одного расстреляют, так они собираются и уходят, и тогда лахтарям туго придется.

Преети Леппэнена тоже было арестовали, но на другой же день его перевели на принудительные работы. Оттуда его и домой отпускали, и вообще шюцкоровцы потешались над ним как над шутом. Дали ему армейскую фуражку, и Преети рассказывал, что он призван в армию.

Забирали и женщин. Прошел слух, что Алину Лаурила привезли в «женское отделение». На третий день за ограду втолкнули Кустаа Волка. Знавшие его бросились расспрашивать, за что его взяли. Кустаа ничего не рассказывал. Он забился в самый дальний угол да так и сидел там, обхватив руками колени и уткнувшись в них носом. И не шевелился, точно волк, попавший в волчью яму. Когда пентинкулмовцы стали приставать к нему с вопросами, Кустаа разогнал их, выпалив несколько крепких ругательств.

Кустаа попал за загородку из-за своего ружья, и жизнь его висела на волоске. С первого же дня прихода белых на видных местах были прибиты объявления, в которых приказывалось под страхом смертной казни сдать все оружие шюцкору. Поскольку Кустаа не приносил свой дробовик, о котором знала вся округа, лавочник отправился за ним. Дверь была заперта изнутри на крючок, и когда лавочник постучал, Кустаа сердито крикнул:

— Какого дьявола ты по чужим углам тычешься?

— Ружье-то надо бы сдать шюцкору.

— Проваливай к черту в пекло со своим шюцкором. Моего ружья никто не отнимет. Оно мое и со мной останется.

Когда лавочник начал горячиться, дуло дробовика показалось в окне.

— Ружья я не отдам, а дроби получишь, если не уберешься поживее.

Лавочник удрал со всех ног, не сомневаясь, что Кустаа сдержит слово. А вечером пришли к нему целой группой. Подходили цепью, прячась за камнями.

— Эй, слушай, Кустаа, если не откроешь дверь, то мы будем стрелять!.. Нынче законы опять в силе...

Кустаа успел выстрелить из своей шомполки один раз не целясь, а затем Арво Теурю проник в избушку через окно и накинулся на своего дядю. Другие бросились на помощь Арво. Но лишь после того, как подоспел баронов староста Марттила, им удалось скрутить бешено сопротивлявшегося Кустаа.

Его повели через всю деревню. Двое мужиков держали его за руки. Заплатанные-перезаплатанные штаны Кустаа были так коротки, что между штаниной и растрепанной грязно-черной портянкой, торчащей из ботинка, сверкала посиневшая, обветренная голень. Время от времени он пробовал брыкаться своими большими, подбитыми