Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

— Прошу прощения... Нездоровится... Обождите немного... Я приму капельку меда...

Он достал из кармана фарфоровую баночку, в которой первоначально содержалась какая-то аптечная мазь, и чайную ложечку, завернутую в промасленную бумагу. Во рту было так сухо, что мед не растворялся. Халме долго-долго сосал его. Время от времени он обращался к конвойному, как бы извиняясь:

— Это быстро восстанавливает силы... содержит таинственные питательные вещества... еще античные философы знали... сама природа... величайший химик...

С виноватой улыбкой он еще с минуту отдыхал, опершись на ограду. Наконец встал и пошел.

— Зачем они отобрали у меня трость?

Немного погодя он пробормотал:

— Теперь она мне в самом деле была бы нужна...

После ухода Халме в зале суда воцарилось молчание. Речь портного задела их. Хоть они не прислушивались, но все же голос человека, уходящего на смерть, видимо, подействовал на них. Молчание нарушил Паюнен:

— Вот уж и о боге заговорил, социалист.

— Надо было ему стать учителем народной школы, Как я в свое время прочил... аэ-эх... хда-а... У него всегда в голове были всякие изречения, выражения, стихи наизусть... ну, аккурат учитель народной школы.

Хозяину Меллола было немного жаль Халме, но судья наконец облегчил их души:

— Видно, хитрая лиса. Он вовсе не с бухты-барахты тут разглагольствовал. У него был расчет... Ишь ты, по его выходит, хоть и делали преступления, а все равно не виновны, как и честные люди.

Покончив с Халме, они решили сделать перерыв. Суд в полном составе отправился обедать к Юллё, хотя все жили поблизости и каждый мог бы сходить домой. Но за обедом удобно было обсудить предварительно многие вопросы.

Последним плелся Меллола. Когда они шли мимо сада Юллё, огороженного забором, Меллола негромко окликнул:

— Послушай, Арттур...

Юллё немного отстал от других, и Меллола, кивнув в их сторону головой, свернул с дорожки:

— Сделаем вид, будто мы отошли отлить... у меня к тебе маленький разговор... конечно, ничего такого... но лучше не привлекать внимания... поговорим шепотом. Я по делу Йокинена... Кажется, Гранлунд очень хочет и его шлепнуть... Я бы, конечно, ничего не имел против... но другие у меня с машиной не сладят.

— Нешто этот парень Леписто не работал на ней?

— Пробовал немного под присмотром Йокинена раза два... но я ему одному не могу доверить. А у меня, понимаешь, с зимы еще бревна лежат не распиленные... Раз уж все теперь так... То лучше сделать, чтоб работы не страдали... Жить-то ведь и дальше надо.

— Да. Но, конечно, он тоже бессовестный... И когда убили тех двух неизвестных, он, говорят, сказал, что «иначе с ними и нельзя».

— H-да... с одной стороны, это конечно... Он и у меня зерно мешками вывозил. Один красный командует, другой — держит мешок, а я им сам же еще должен насыпать... И тогда, во время забастовки, он мне тут ехидничал... Но у меня много заказов на доски от местных же хозяев. Ждут, просят поскорее. Даже если лес на продажу мог бы подождать...

Юллё сказал после некоторого раздумья:

— Что ж, пусть остается, раз так. Назначим ему принудительные работы. Под твое поручительство.

Меллола облегченно вздохнул и, пыхтя, пошел к дому следом за Юллё.

— Нет, я ему и жалованье буду платить... А расстрелять его можно, конечно, но где я возьму другого... Пожалуй, они будут дефицитны после всей этой заварухи... Постой-ка, неужели это трясогузка?.. Погляди-ка, ты лучше их различаешь.

— Нет, не трясогузка. Не та повадка.

— Да-а... Мне показалась похожей на трясогузку... А зря ты не дал расстрелять этого Кививуори... Уж он-то заслужил скорее, нежели многие другие.

— Так-то так... Но он слишком явно и очевидно выступал против них... Волей-неволей приходится считаться...

— А мало ли было у него совсем других выступлений?

Меллола был зол за осенний судебный приговор. Но хозяин Юллё не согласился на расстрел Янне.

IV

Канкаанпээ избежал смертного приговора, хотя был членом штаба. Его спас Паюнен, который доводился ему дальней родней:

— Он такой бесхарактерный человек, что его не стоит расстреливать. Социализм у него пройдет, когда других не будет... Он за другими потянулся: куда другие — туда и он.

Анттоо Лаурила даже не стали допрашивать. Ему объявили готовый приговор, вынесенный решением штаба. Анттоо угрюмо глядел на членов суда из-под насупленных бровей. Выслушав приговор, он сказал:

— Валяйте. Сцедите всю мою кровь на месиво, все равно еще наступит день — вы на коленях будете ползать и просить пощады. Клянусь сатаной, что это так и будет.

Больше он ничего не успел сказать, стражники вывели его.

Об участи братьев Коскела долго совещались. Хозяин Юллё хотел пощадить ребят:

— И ради их отца тоже... Он очень честный человек.

Судья думал иначе:

— Мы ведь не судим отца за дела сыновей. Точно так же и порядочность отца не должна оправдывать их. И ведь не кто иной, как старший из братьев, был инициатором бунта в деревне, не так ли?

Звонили в пасторат, спрашивали о ребятах. Пастор дал хороший отзыв.

— Конечно, они пошли на поводу у старшего брата и просто подчинялись ему. Вряд ли они сами связались бы с мятежниками.

Отзыв пастора чуть-чуть не перетянул чашу весов, но Гранлунд сказал:

— Они нет вожаки. Но они с оружием рука. Хороше характер. Может быть, хороше характер в мир. Но на войне настоящи сатан. Они гвардейцы мятежники.

Неблагоприятно сказывалось также участие в забастовочных беспорядках, за которые братья не понесли положенного наказания.

Приговоры ставились на голосование, и судьбу братьев решили три голоса против двух. За расстрел голосовали председатель, Гранлунд и Меллола. Они почувствовали некоторое раскаяние, когда увидели Алекси на суде. Парень стоял, переминаясь и поминутно одергивая полы пиджака, и, выслушав приговор, спросил:

— Так. Можно идти?

Братьев вызывали одного за другим, и когда Аку в передней встретил выходившего Алекси, он все понял с одного взгляда:

— Что?

— Не надо... поговорим потом...

И Алекси быстро вышел, потому что боялся разговора с близким человеком. Акусти стиснул зубы, но все равно на глаза навернулись слезы. От гнева за то, что осудили брата, он держался на суде вызывающе, и это освободило голосовавших от угрызений совести.

— Я не раскаиваюсь... Я лишь жалею, что не делал того, в чем меня обвиняют.

Тут послышался скрипучий голос Меллола:

— Аи-яи-яи-яи-яи!..

Во дворе общинного дома собралось много