Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

— Садись, — я, не отрывая от неё взгляда, ногой выдвинул стул из-под стола, предлагая ей место. — Ты сама вольна решать. Крепкий алкоголь, выпитый на голодный желудок, подобно молниеносному удару, мгновенно опьянил меня, и я почувствовал, как зыбкая реальность ускользает из-под ног, уносясь в причудливый водоворот.

Тяжёлая, слабость сковала тело, наливая каждую мышцу неотвратимой истомой. Гарриет, не отставая, последовала моему примеру и одним глотком осушила свой бокал, закусив обжигающую горечь напитка ломтиком шоколада, который она на мгновение прижала к губам, словно пытаясь унять внезапную сухость, вызванную терпким вкусом.

— Не повторить ли нам? — прошептала она, едва оправившись от обжигающего послевкусия, и в её голосе прозвучала едва уловимая хрипотца, придающая ему особую прелесть. Я вновь потянулся к бутылке, наполняя бокалы янтарной жидкостью, пока её ловкие, проворные руки, не спрашивая разрешения, принялись распутывать узел моего шейного платка. Нежные пальцы, точно знающие своё дело, не встречая сопротивления, принялись расстёгивать пуговицы жилета, а затем и рубашки, освобождая меня от одежды, будто стремясь поскорее добраться до сокровенной сути.

Очередной глоток обжигающего напитка, и новый, ещё более мощный, удар хмеля, затуманивающий сознание, погружающий в сладостное забытье, где нет места тревогам и сомнениям. На устах Гарриет расцвела лёгкая, едва заметная улыбка, таинственная и завораживающая. Я ощутил, что оковы молчания, сковывавшие меня, ослабли, и язык, наконец, обрёл способность говорить. Встряхнув головой, в тщетной попытке прогнать хмельной дурман и казаться хоть немного трезвее, я устремил взгляд на свою жену.

— Помнишь ли ты, что спросила меня в тот день, когда я, подобно вихрю, ворвался в ваш дом...

— В наш, — мягко поправила Гарриет.

— В ваш дом, — настаивал я, — и, без лишних слов, предложил тебе руку и сердце?

— Был разговор о корысти. Я испугалась, что схожу с ума от любви к тебе, а ты, такой неотразимый, явился сюда, преследуя лишь одну цель — обрести свободу, а мои чувства для тебя ничего не значат.

— Ты не любишь меня, Гарриет, — выдохнул я, и слова эти прозвучали как приговор. — Прошу тебя, перестань путать мимолётную заинтересованность с истинной любовью. Улыбка, только что сиявшая на лице Гарриет, мгновенно угасла, словно пламя свечи, задутое порывом ветра. Внутренний стержень, придающий ей непоколебимость, тоже исчез, и она, не скрывая эмоций, потянулась за бутылкой, разливая янтарный бренди по бокалам. Кончики её ушей выдавали гнев, вспыхнувший в душе, окрасившись в пунцовый цвет.

— А ты сам-то когда-нибудь любил, чтобы так безапелляционно судить о чувствах? — в её голосе прозвучала неприкрытая горечь.

— Зачем мне самому испытывать это чувство, чтобы понимать его суть? Это же очевидно, как дважды два — четыре. Мы с тобой едва знакомы. Ты влюбилась в образ, в иллюзию, но никак не в меня, настоящего. Тебе понравилось заботиться обо мне, но готова ли ты идти со мной по жизни, разделяя мои идеи? Готова ли ты к тому, что я буду ночи напролёт просиживать за печатной машинкой, не выпуская её из рук, или пропадать без вести, выполняя поручения партии? Готова ли ты к тому, что мы не сможем подолгу задерживаться на одном месте, что придётся забыть о привычном комфорте и удобствах? Что придётся скитаться по бедным кварталам, помогая больным и обездоленным?

— Почему ты печёшься о ком-то больше, чем о себе самом? У тебя ведь есть своя собственная жизнь, которую ты растрачиваешь на других, забывая о себе.

— Потому что именно на этом и заключается моя идея, за неё я и оказался в заточении, с тринадцати лет я живу ею, Гарриет, только вдумайся — с тринадцати! Сколько всего мне довелось пережить на своём пути. Да, чёрт возьми, ты права, я не был до конца честен с тобой, и моё предложение не было продиктовано искренними чувствами. Когда произошёл тот злосчастный инцидент, мы с твоим отцом заключили соглашение, что меня переведут из шахты на другую работу. И меня действительно перевели. Но потом твой отец, пренебрёг своим словом, отказался от данного обещания и предложил мне свободу только ценой брака с тобой, — я заметил, как одинокая слеза скатилась по щеке Гарриет, оставив за собой влажный след.

— И ты согласился... — всхлипнула она, не в силах сдержать подступившие рыдания.

— Нет. Но у меня не оставалось иного выбора, пойми.

— Ты лжёшь! Зачем ты обманываешь меня?! — в её голосе звучало отчаяние. Гарриет резко поднялась из-за стола и, не желая, чтобы я видел её слёз, подошла к окну, отвернувшись от меня. Оказавшись в одиночестве, она дала волю своим чувствам, и её хрупкие плечи задрожали от беззвучных рыданий.

Конечно, на что я мог надеяться? Что она поверит мне, чужаку, а не своему родному отцу, с которым прожила всю жизнь? Что ж, по крайней мере, теперь моя совесть чиста. Мне больше не нужно притворяться, лгать, изображать любовь, которой нет в моём сердце.

— Ты всегда будешь воспринимать этот брак как клетку, как тюрьму, из которой мечтаешь вырваться, — произнесла она сквозь слёзы.

— Тебе всегда будут ненавистны мои объятия, ты будешь избегать их. Ты будешь искать утешения в объятиях других женщин, проводить с ними ночи, только чтобы не возвращаться в нашу постель! Почему ты так безжалостен ко мне, Адам? Почему ты так жесток?

— Я не стану тебе изменять, — твёрдо произнёс я, чувствуя, что наполнять бокал бренди уже не имеет смысла, и сделал большой глоток прямо из горла бутылки, обжигая гортань. — И разводиться с тобой я тоже не намерен. Мы по-прежнему останемся мужем и женой, разумеется, если тебя устроит такая семейная жизнь после всего, что я тебе открыл. Я лишь не хочу давать тебе ложных надежд, обманывать тебя. Ты будешь искать во мне ласки и тепла, а я не смогу тебе их дать, потому что моё сердце занято другими вещами. И ты станешь винить себя, думать, что с тобой что-то не так, что ты не достойна любви. Нет, ты прекрасная девушка, Гарриет, и заслуживаешь настоящего счастья.

— К чёрту тебя и этого Йозефа! Можешь не рассчитывать на мою помощь! — выкрикнула она, и в её голосе звучала неподдельная ярость.

— Я... — начал было я, но запнулся, почувствовав, как хмель окончательно овладел моим сознанием, лишая способности