Смерть чистого разума - Алексей Королев

и вот так вышло, что на склоне лет Лёвушка, избрав меня своим конфидентом, так сказать, помог мне не чувствовать себя в этом пансионе совсем уж приживалой.

– Николай Иванович… – в голосе Веледницкого послышалась укоризна.

– Полноте, Антонин Васильевич, – отмахнулся Скляров, – чего уж теперь-то.

– Я правильно вас понял, господин Скляров, что кончина Корвина нанесла вам не только тяжкую моральную травму, но и так сказать, принесла некоторый материальный ущерб? – спросил Целебан.

– Да, – просто ответил Скляров. – Я действительно помогал посетителям повидать Льва Корнильевича, ведь когда он бывал не в духе – а в последний год он почти всегда был не в духе, разве что с начала лета стал чуть повеселее, – он никого и никогда не принимал. Ну а посетители обычно оставляли мне некоторое вознаграждение, составляющее единственный мой доход в настоящее время.

– Подытожим, – сказал Ульянов, – видимых причин желать смерти Корвина ни у Николая Ивановича, ни у Антонина Васильевича не было.

– В отличие от великого князя, – вставил инспектор.

– Оставьте вы своего великого князя, – раздражённо сказал Ульянов. – Я уже сказал, что да, он имел и мотив и намерение и возможность, но Корвина он не убивал.

– Я смирюсь с вашим упрямством, если увижу хоть какие-нибудь доказательства, – сказал Целебан.

– А я не собираюсь доказывать вам невиновность великого князя, хотя косвенные улики в его пользу у меня есть, – ответил Ульянов. – Во-первых, мне как социалисту, это противно, а во-вторых, гораздо проще установить личность настоящего убийцы.

– Здесь вы покамест тоже не преуспели.

– Торопиться нам всё ещё некуда. Дилижанс уйдёт только через два с половиной часа. – Ульянов задумался, но, казалось, только для того, чтобы наилучшим образом сформулировать свою мысль. – Вы сказали, Антонин Васильевич, что Корвин привлекал в ваш пансион любопытных, многие из которых останавливались здесь. Это верно. Но вот вопрос: не мешало ли это его лечению?

– Я уже говорил вам, – ответил Веледницкий, – что это заболевание неизлечимо. Врачу остаётся только по мере сил поддерживать больного в удовлетворительном состоянии – с физической, гигиенической и социальной точек зрения. Если говорить об этих задачах, то нет, посетители никогда не мешали Льву Корнильевичу, тем более что он сам решал, принимает он кого-нибудь или нет. Логика его конкретных решений для меня всегда оставалась тайной за семью печатями.

– И он сам, осознанно и добровольно выбрал для себя такую форму изоляции?

Веледницкий пожал плечами:

– Ну, это общеизвестно. Он не только сам выбрал эту деревню, но и лично набросал проект Ротонды. Пока его разум ещё окончательно не затуманился. Доказательства тому даже искать не надо: первые несколько месяцев здесь проходу не было от корреспондентов, да и многие мои коллеги приезжали навестить Корвина.

– Да? – спросил Ульянов. – Очень интересно. Вас не затруднит припомнить, когда подобный визит имел место последний раз?

Веледницкий задумался.

– В декабре прошлого года, если не ошибаюсь. Николай Иванович, когда профессор Блейлер был у нас?

– Точно так, – отозвался Скляров. – В конце ноября или начале декабря. Но точно до того как окончательно пал снег: в прошлом году у нас была исключительно долгая и приятная осень, не то что нынешнее так называемое лето.

– Теперь ответьте мне на следующий вопрос. Когда профессор Блейлер приезжал к вам прошлой зимой и осматривал Корвина, он делился с вами своими соображениями?

– Разумеется. Иначе зачем бы ему было приезжать. Другое дело, что эти соображения не слишком отличались от моих.

– Инспектор, – сказал Ульянов, – при случае ведь не составит никакого труда допросить профессора Блейлера?

– Ни малейшего, – ответил Целебан, – но я по-прежнему категорически не понимаю…

– Сейчас, сейчас. Антонин Васильевич, Блейлер одобрил ваши методы лечения… то есть, простите, ухода за Корвиным?

– Видите ли в чём дело, – уклончиво ответил Веледницкий, – профессор Блейлер не только мой наставник, но и европейская величина. Мы договорились, что я опишу ему состояние Льва Корнильевича через месяц после визита Блейлера в Вер л’Эглиз. Блейлер сказал, что хотел бы поразмыслить в спокойной обстановке, а не по горячим следам. Я так и сделал: составил подробнейший отчёт и отослал в Цюрих. Было это в конце января сего года. Но ответа я не получил. Прошу понять меня правильно: я ни в коей мере не обижен. Блейлер получает каждый день, должно быть, тысячи писем…

– Отметим этот факт, – кивнул Ульянов, – хотя неизвестно, понадобится ли он нам. Итак, европейская величина не выказала никакого суждения относительно состояния Корвина. Мы с вами не европейские величины, но давайте чуть-чуть порассуждаем. Представим себе на секунду, что есть человек, не заинтересованный в том, чтобы Корвин исцелился.

– Это кто же, например? – спросил Целебан.

– Ну чтобы пока никого и ничего конкретного не упоминать, предположим, что это ваши русские коллеги. Сидя здесь, в Ротонде, под присмотром доктора Веледницкого, Корвин был оторван от практической деятельности. Возвращение к ней вряд ли понравилось бы нашему правительству, пропади оно пропадом. Как вам такой сюжет?

– Правдоподобно, – кивнул Веледницкий. – Собственно, в прошлом году в «Московском телеграфе» была совершенно погромная заметка, не помню за чьей подписью, в которой прямо указывалось, что раз уж невозможно упрятать Льва Корнильевича на каторгу, то хорошо, что сидит взаперти в своём личном бедламе. Так прямо и было сказано – «бедламе». Негодяи.

Инспектор Целебан кивнул в знак согласия с «сюжетом».

– Но должен заметить, – сказал Веледницкий, – что как лечащий врач я не склонен трактовать некоторые, скажем так, смягчения в поведении Льва Корнильевича как признаки серьёзных изменений к лучшему. Да и сам он, кажется, потерял надежду. Во всяком случае, сравнительно недавно – не более двух недель назад – он в очередной раз категорически отказался принимать успокоительное, заявив, что я «трачу его время, которого у него и так немного осталось». Это точная цитата, если что.

– Да? – оживился Ульянов. – Надо же. Две недели назад, говорите? Ну значит, за несколько последующих после описанных вами событий дней в жизни Корвина произошли существенные изменения. Потому что не далее как в прошлую пятницу в записке для Шубина он предстал, по его собственным словам, большим оптимистом относительно своего здоровья.

– Записке? – Веледницкий подскочил. – Какой записке?

– Вот этой, Антонин Васильевич.

* * *

– Вы вовсе не контролировали единолично переписку Корвина, – сказал Ульянов, когда все насладились. – У него был собственный агент.

– Кто же это? – пролепетал Скляров.

– Малыш Жакар. Думаю, кстати, что подобные поручения он выполнял не единожды. И не только Корвина. Например, я убеждён, что чёртов полковник Таланов не раз раскрывал для Жакара свой кошелёк, например, не далее как вчера. Талантливый ребёнок, далеко пойдёт.

– Лев Корнильевич действительно благосклонно относился к маленьким детям, это не секрет