Смерть чистого разума - Алексей Королев

французский и слегка подтолкнул вперёд клетчатого, который, убрав письменные принадлежности, как раз доставал из кармана револьвер, чтобы приступить к обязанностям конвоира, – раз уж у нас сегодня такой день… Вы, полковник, сказали, что это, должно быть, судебный следователь. Вы ошиблись. Позвольте вам представить инспектора водуазской кантональной полиции, который в дальнейшем и будет заниматься делом об убийстве месье Корвина. Его фамилия Гро-Пьер.

– Господи, – с искренним восхищением сказал полковник Таланов, – а вы-то тогда кто такой?

– А я – старший инспектор Центрального бюро полиции по надзору за нежелательными иностранцами в кантонах Во и Невшатель.

– Браво, – сказал Маркевич. – Вот этого, положим, никто не ожидал.

– Теперь понятно, из какого Берна вы получали сведения, – пробормотал Веледницкий.

– А заодно понятна и сверхпроницательность относительно подлинной личности несостоявшейся жертвы, – добавил Таланов и усмехнулся в спину Фишеру, покидавшего Ротонду в сопровождении Гро-Пьера и Шарлеманя.

63. Из дневника Степана Маркевича

C 7/VIII на 8/ VIII. 1908

Итак, я вспомнил. «Марочник». Ну конечно. Феноменальная коллекция, выставлялась в прошлом году в Историческом музее. Младший сын наместника. Разумеется, у него был мотив, ещё какой мотив, коль скоро папаша его чуть копыта тогда не откинул. Бедный Целебан. Он измывался над Талановым, наверное, больше часа. Мы-то с В.И. и Веледницким, разумеется, ушли сразу, но инспектор решил почему-то заночевать здесь. В.И. сразу поднялся к себе, мы с Веледницким курили, дожидаясь Целебана. Сейчас я сижу в гостиной и пишу, почему не иду спать – сам не знаю.

Целебан. Измываться-то он измывался, а толку. Лицо у него сейчас серое от усталости и злости. Наверняка мнёт руками, пытаясь отогнать скверные мысли. На мой вопрос, что с Талановым, ничего не ответил, молча прошёл в кабинет Веледницкого, но я не в обиде на него за эту невежливость. Он неглупый человек, хоть и полицейский, – что бы там ни говорил Ильич. Пожалуй, мне его даже немного жаль.

Внизу чуть слышно пробило пять. Восьмое августа восьмого года. 888. Никогда не увлекался нумерологией, но восьмёрка – любимое число Александрин, что неудивительно, коль скоро она родилась четвёртого апреля. Господи… Нужно немедленно его разбудить!

64. Хлопок одной ладони

Инспектор Целебан много слышал о людях, способных, если нужно, не спать по трое и более суток. Однажды он попробовал, интереса ради, ограничить себя в сне, но ничего толкового из этого не вышло – уже к исходу второго дня после бессонной ночи инспектор обнаружил себя храпящим прямо на ковре около камина (вернее, обнаружила его матушка, которая решила, что сын впервые в жизни переборщил со шнапсом). Однако при случае двух-трёх часов сна инспектору хватало вполне, потому-то, проснувшись на диване в кабинете Веледницкого (ни в одну из свободных комнат он заселиться не пожелал, и Веледницкий его прекрасно понял), Целебан с изумлением посмотрел на часы: было без четверти девять.

Гро-Пьер и Симон должны были ночевать в «Берлоге» вместе с Фишером: всеми формальностями было решено заняться на свежую голову. Впрочем, Гро-Пьер уверял, что ничего особенно страшного не произошло: напротив, столь неожиданная развязка по-своему даже изящна и это изящество оценят в федеральном министерстве. Таланова, разумеется, отпустили и сейчас он уже, вероятно, трясся в дилижансе на полпути в Эгль.

Целебан ограничил свой туалет тем, что ополоснул из кувшина лицо и сильно растёр его мохнатым полотенцем – и кувшин и полотенце ему ещё перед отходом ко сну предусмотрительно принёс завёрнутый в халат Веледницкий прямо в кабинет. Засим Целебан вышел и уверенно направился в столовую. Завтрака, к его удивлению, не было, и инспектор пожалел, что не рискнул всё же отправиться ночью в родительский дом: да, мать распереживалась бы, зато сейчас в его распоряжении были бы кофе и булочки. Тут же никакой едой и не пахло.

«Новый Эрмитаж» вообще выглядел опустевшим. Нигде не было видно ни Веледницкого, ни Склярова, ни обеих хозяек. Кухонная печь была чуть тёплая: её явно начинали топить, но перестали на половине дела. Целебан уже решил было вернуться в кабинет за пальто и отправиться восвояси, но верный профессиональной привычке, решил заглянуть на террасу. Чутьё не подвело его: обе знакомые фигуры, худая и коренастая, сидели у самой ограды и, казалось, о чём-то напряжённо спорили. Увидев инспектора, оба собеседника кивнули ему, но отнюдь не призывно, а просто – вежливо. Сообразив, что он здесь лишний, инспектор вернулся внутрь дома, но в кабинет не пошёл, а остался в гостиной и закурил. Курить натощак он не любил, но занять себя чем-то было необходимо.

– О чём вы там секретничали? – спросил Целебан, когда на исходе второй папиросы Маркевич и Ульянов, наконец, появились в гостиной.

Поскольку один из двоих не ответил, говорить пришлось другому.

– Поспорили немного о точном переводе термина natürlichen Lebenswelt[40] на русский, инспектор, – сказал Маркевич, стараясь не смотреть прямо. Целебан рассмеялся.

– Курите. Это «Вентура». Американские, хорошие. Виргинский табак. Спички возьмите на столике.

(«Итак, то, что я принимал за цугцванг, оказалось отложенной партией. Человеческий мозг, мозг обычного человека, не в силах объять гений другого мозга без подсказок или хотя бы наводящих вопросов – иначе почему этот первый тоже не гений? Он не рассердился, когда я его разбудил, внимательно выслушал, потом велел идти досыпать. И вот теперь, поутру всё объяснил. Говорят, в эндшпилях бывают и ферзевые окончания, но мне они никогда не попадались; итак, устранив с доски ферзя, мы вынуждаем короля действовать активно – ведь именно сейчас он не боится мата. До чего же плохие здесь спички, просто разваливаются в пальцах. Или это, Степан Сергеевич, уже тремор? Во всяком случае, сейчас начнётся большая игра».)

– Что, господин инспектор, не любите проигрывать? – спросил Маркевич, когда они, наконец, закурили (Ульянов демонстративно отсел к камину и, закинув ногу на ногу, принялся с увлечением что-то читать, почёсывая время от времени подбородок).

– Не люблю, – признался Целебан. – Но тут случай особый. Если бы я проиграл в суде или, скажем, если бы этот субъект был бы осуждён и тут же выслан – что ж, я бы расстроился, но счёл бы исход в целом удовлетворительным. Но раскрыть дело и не иметь возможности довести его до конца по причинам, не имеющим отношения к юриспруденции, – не скрою, это порядочный удар.

– Ей-ей, не стоит, право, не стоит, – отозвался Ульянов. – Изо всяких ударов следует извлекать пользу. Или извлекать урок, самое меньшее. Вот вы давеча признались, что голосовали за социалистов. Воображали себе, наверное, что страна, у которой социалисты заседают в парламенте,