Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Я совсем огорошен. Руки падают. Сейчас вернулся из Главного управления по делам печати и имел горячий разговор с [Е. М.] Феоктистовым. Оказывается, если верить Феоктистову, что граф [Д. А.] Толстой, будто бы из рыцарского великодушия, не желая быть похожим на [М. Т.] Лорис-Меликова, дозволявшего нападки на гр. Толстого, жаловался Государю на «Гражданин» за то, что он позволяет себе инсинуации против Министерства финансов, будто бы оно ведет дела так, чтобы привести к конституции.

Я буквально обмер. Значит или я не так понял И. Н. Дурново, которому Толстой говорил, что не доволен моими нападками слишком резкими по поводу сахарного вопроса на государственных людей, или Феоктистов не так понял гр. Толстого, или И[вану] Николаевичу Дурново гр. Толстой говорил иное, чем Феоктистову.

Я вышел из себя.

– Извините меня, – сказал я, – я понимаю, что я увлекаюсь иногда в Дневнике недопустимыми деталями до личности мин[истра] финансов касающимися, или для bon mot[524] выйду из пределов приличия, но допустить, что гр. Толстой считает меня виновным в глазах Государя в том, что я указываю на опасность угрожающую моему Государю и государству от заговора в Министерстве финансов существующего, и серьезного, и несомненного, – я не могу, ибо тогда в чем же отличалась бы миссия гр. Толстого от миссии Лориса-Меликова? Лорис-Меликов вел к конституции, а гр. Толстой будет мешать честным органам печати предостерегать правительство от опасностей, ему угрожающих и этим будет давать возможность заговорщикам делать свое дело без шума и под маскою преданности? Нет, – говорю я, – если таково желание гр. Толстого, то я лучше откажусь от пера на весь остаток моей жизни, чем подчиниться такому требованию.

– Да какое действие производят на публику такие инсинуации, подумайте.

– Во-первых, публики, читающей «Гражданин», нет; публика читает «Новое время» и «Новости», а «Гражданин» читают или люди глубоко с ним солидарные по мыслям, или враги правительственной самодержавной политики. Первые знают очень хорошо, что «Гражданин» не есть ни орган своих денежных интересов, ни орган того или другого министра, а орган идеи Самодержавия, орган русских священных заветов. И ни один читатель (простой народ не читает «Гражданин») не смутится тем, что в «Гражданине» в защиту Самодержавия чиновники М[инистерст]ва финансов заподозриваются в измене Самодержавию; напротив, они ободрятся духом, увидя, что правда, святая правда уже не боится высказываться в защиту столь долго пренебреженных интересов Самодержавия. А враги его, читающие «Гражданин», и видя нападки на М[инистерст]во финансов этого рода, поневоле станут осторожнее из опасения бóльшей еще огласки их кривых деяний. В чем же, спрашиваю я, вред таких инсинуаций, и как может граф Толстой, знающий очень хорошо, каковы люди, орудующие у Бунге, – желать, чтобы молчали о самом существенном вопросе для интересов государства те журналы, которые только этим интересам и служат.

Нет, если гр. Толстой от меня требует, чтобы я умерял свои резкости и свои увлечения, я все сделаю, что могу, с этою целью, ибо не желаю навлекать на себя неприятности из-за слов. Я много трудился над тем, чтобы себя сдерживать, безгрешных нет и я не рыба, могу еще поработать над собою, но если вы хотите, чтобы я обратился в «Новое время» и писал обо всем как-нибудь, переливая слова, и отказался бы от убеждений основных, священных, руководящих, из которых главнейшее есть убеждение в необходимости всеми мерами и силами бороться против врагов Самодержавия и за укрепление его, кто бы эти враги не были, журналисты или чиновники Мин[истерст]ва финансов, то я предпочитаю все бросить и всего лишиться.

– Вы слишком серьезно на это смотрите и слишком принимаете к сердцу мои слова.

– Нет, извините; легко смотреть на то, что вы мне сказали, я не могу, вы требуете от меня, чтобы я не касался поползновений М[инистерст]ва финансов довести дело до конституции – то есть, другими словами, чтобы я, зная наверное, что я прав, и имея доказательства существования этого заговора, молчал в угоду графу Толстому или Петру Ивановичу или Ивану Петровичу.