Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков

от дороги метров на сто, а за ней раскидывался бескрайний луг, где никаким озером и не пахло. В недоумении Федька свернул за ними, пристально вглядываясь в переплетения веток: авось, заметили, да одурачить хотят, кто их, девок, знает. Но нет — четыре силуэта бесшумно шли через сырой сумрак, аккуратно ступая на влажную землю и беззвучно, так что не шуршал ни единый листок, отводя ветви. Федька со всей своей сноровкой не мог так тихо передвигаться и крался, морщась при каждом хрусте из-под ног. Идя за ними след в след, едва не наткнулся на гнездо шершней, лишь по размеренному гулу угадав его в паре метров перед собой. Пришлось сворачивать и огибать опасное место. Вскоре деревья поредели, и Федька увидел луг, ровный, как столешница, покрытый высокой до колена травой, колышущейся под порывами ветерка. Девушки стояли на кромке леса, лицом к лугу, взявшись за руки. На головах их красовались невесть откуда взявшиеся венки, плетенные из ярких полевых цветов. Федька замер и присел, а после и вовсе прилег на прохладную сырую землю. Одолеваемый любопытством, он тихонько раздвинул ветви кустарника перед собой и смотрел, не отводя взора.

Девушки разделились. Наташка развернулась и двинулась обратно в лес, пройдя метрах в пяти левее затаившего дыханье Федьки. Он снова не услышал ни шороха шагов, ни шелеста ветвей, будто и не шел никто вовсе. Трое оставшихся на лугу пришли в движение. И такого движения Федька отродясь не видал. Ломано, неестественно выгнулись они в спинах, раскинули в стороны руки, растопырив пальцы с длинными ногтями. Наклонились вперед, стелясь к самой земле. Головы их раскачивались над самыми верхушками трав. Влево-вправо водили они черными своими головами, словно силясь унюхать что-то утекающее, убегающее от них по ветру. Федька увидел, как шевелятся их бледные губы, раздраженно и озлобленно, и тут же до него донесся почти неразличимый шепоток, нарастающий, вкручивающийся невидимым буром в уши. Две, что стояли по бокам, начали расходиться в стороны, все так же низко наклонившись и остервенело шепча что-то беспокойным травам. Глаза их были широко распахнуты, но шли девушки будто сослепу, шаря расставленными руками в потоках ветра, шевеля когтистыми пальцами. Черными хищными птицами они встали в широкий треугольник. Задрожали, словно озябнув. Шепоток стал громче, добавились нотки хрипотцы, готовой сорваться визгом. Хрипели, шептали они всего одно слово, обомлевший от ужаса Федька теперь это слышал. Жадно дергая головами, принюхиваясь и прислушиваясь, вопрошали они у ветра и трав:

— Где?

— Где?

— Где-где?

— Где?!

— Где-где?!

Не было им ответа. Все так же молчал равнодушный ветер, и играла под ним безразличная трава. Гримасы злобы и бессильной ярости все сильнее и отчетливее перекашивали некогда прекрасные лица, и они нетерпеливо выкрикивали:

— Где же?

— Где-где? Где?

— Где-е-е?!

— Где? Где? Где?!

Забились в неистовстве, запорхали узловатыми руками, защелкали челюстями, одна высоко заверещала, закинув голову вверх к небу:

— Где? Где же?

Остальные верно вторили ей:

— Где? Сука! Где? Где? Мразь! Где?

— Где? Тварь! Тварь! Тварь!

— Где-где? Где? Где-где? Ублюдок! Где!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Федька почувствовал неодолимое желание сорваться бегом, напролом через хлещущие по лицу ветки рвануть к дороге подальше от этого треклятого луга, но страх оказался сильнее. Страх сковал его, не давая возможности шевельнуть и пальцем. Краем глаза он заметил движение слева. Мимо него, еще ближе, чем раньше, прошествовала Наташка, прижав что-то к груди одной рукой. В другой она несла свежесрезанную разлапистую ветвь, сочащуюся вязкой жидкостью. Федька отчетливо уловил запах елея, столь знакомый ему по рождественским богослужениям. Наташка вышла на луг, и ее подруги замерли, лишь мелко подрагивая плотоядно оскаленными головами в венках. Глаза их словно заросли бледными бельмами, едва выделяясь на фоне белоснежной кожи, тонкой, как бумага. Черные одеяния завились вокруг худых, усохших тел игривым дымом. Невидящие очи провожали Наташку, пока она обходила треугольник по кругу, очерчивая этот круг ветвью с елеем. Как только она вернулась в точку, откуда начала круговое движение, ветер внутри замкнутого кольца словно прекратился. Трава расправилась и замерла. Набухшее жирными тучами небо притянулось к земле, и ночь осыпалась по горизонту, обнажив серый купол. В хищном восторге замерли три девушки. Наталья осторожно, будто боясь оступиться, вошла в центр треугольника. Взмахнула ветвью на запад снизу-вверх, справа-налево. Затянула тонким переливчатым голоском одну ноту под одобрительный хрип подруг. Взяла то, что прижимала к груди, в две руки и подняла вверх над головой. В ее руках протяжно заскулил Булат, дрожа от страха. Наташкины подруги хрипло разразились одобрительным клекотом, жадно устремив вытянувшиеся ощеренные пасти в сторону щенка. Наталья опустилась на колени, по грудь скрывшись в траве. Стянула через голову платье, оставшись нагой, и бросила его в сторону. Снова взяла щенка в руки и воздела над головой. Стальным ручейком зазвенел ее голос:

— Я, Наталья, Володимира дочь по крови, Чернобогова дочь душою! Возношу небу и грозам! Подношу полям и урочищам! Посередь углей, стороной живых трав, за Смородинов мост, за Смоляны воды, за кровав Алатырь! Буде Алатырь окроплен, да бесы кровь слизаюти! Да аспиды ползучие яда пополнити! Да окудницы ведовство свое пробуждаити! Буде по сему!

Ее подруги медленно, будто боясь спугнуть, двинулись к ней. Одна из них заговорила хриплым голосом, схаркивая слова:

— Стальны вериги, черны вежды! Мор, мор кличу окаянным! Мор скотине! Мор птице! Мор человече! Бесов поцелуй, опламень меня, даждь мощей осквернити! Вижу, вижу стервь, извивающуся, аки гадина на крестецах! Даждь испити влажи, охолонити тлеющи нутри! Окропи пожар да живой водою, водою красныя, что в живом течети! Даждь гасити свет, да свят сквернити! Пообогулити капища да хрестьянских идолищ! Даждь церквам охульным смрад! Даждь лжебожия свергнути!

Крик перешел в клокочущее рычание, и подхватила вторая:

— Хрестьянски боги да молчат, молчат да не учюти человечим мольбам! Скверна, скверна веется посолонь меня! Посолонь меня, противосолонь чело-вечишка! Скверна точити зубы вострые, зубы вострые да по мозговы косточки! Человечий дух медом изопью, изопью, схаркну, да рукавом оботруся! Оботруся десным — мор землей пойдети, оботруся шуем — буесть живь объ-яет! Что окрест меня? То погосты чити! Что в земле сырой? То кости старыя! Кости старыя, червем битыя! Мяса гниль пожрам, разжиревши червь! Прилетят по червиву душеньку да гуси-лебеди! Налетят стаею камнекогтевой! Да пообломаюти когти каменны об могильну землицу! Поисточат клювы о червивы стены! Не подняти! Не подняти!

Визгливо завела третья:

— Не подняти согнившего! Не разбудити истлевшего! Оперечь него смрадный бес сидит! Бес сидит, да червю