Улыбочку! - Омер Барак

назад был совершенно уверен, больше нет. – Значит, вы говорите, что нет никаких шансов…

И тут, обернувшись в сторону женщины, которая, вне всякого сомнения, должна была стать матерью наших детей, я с удивлением обнаружил, что она делает нечто совсем ей не свойственное – молчит.

Та самая Яара, которая всегда находила что сказать, застыла, обхватив руками свой плоский живот, который теперь не имел никаких шансов округлиться, бледная, дрожащая, с синими губами и глазами полными слез.

Мне надо было обнять ее тогда, но силы покинули меня, и я до сих пор, поверь, Лираз, продолжаю корить себя за это.

– Можно попробовать новые методы. Если хотите, конечно, – продолжал доктор Бартов, не отрывая глаз от экрана. – Процедура очень болезненная и повышает шансы всего на несколько процентов, так что вам все равно придется положиться на чудо. Или можно воспользоваться яйцеклетками донора…

– Подождите, доктор, – прервал его я, пытаясь навести хоть какой-то порядок в вихре мыслей, круживших у меня в голове, в то время как Яара продолжала сидеть неподвижно и лишь сняла синюю резинку, стягивавшую ее волосы, и теперь держала ее в руке. – Мы ведь даже не пытались еще. Так как же… Это же Яара. Она даже не болеет никогда. Раз мы не пытались, то почему же вы думаете, что нет никаких шансов…

– Я не думаю, Йони. – Доктор Бартов снова указал на нижнюю часть левой диаграммы. – Я констатирую факт. Если Яара в ее теперешнем состоянии сможет забеременеть, это будет первый подобный случай в истории современной медицины.

– Но все же, какой шанс? – продолжал настаивать я, совсем забыв о Яаре и думая только о будущих детях.

– Не знаю, Йони. Мы говорим лишь о теоретической вероятности.

– Назовите цифру, доктор. Дайте мне хоть что-нибудь.

Достав из верхнего ящика огромного стола большой калькулятор, доктор Бартов набрал на клавиатуре несколько чисел и повернул его ко мне. На дисплее горели цифры – 0,17 %.

Не успел доктор убрать калькулятор обратно в ящик, как Яара выпрямилась, с шумом отодвинула стул и, распустив по лицу волосы, чтобы скрыть готовые вот-вот хлынуть слезы, выдавила:

– Мне надо выйти, а вы тут продолжайте. Я скоро вернусь.

– Ты должен поддержать ее, – положив руку мне на плечо, остановил меня Бартов, не дав последовать за Яарой. – Ей сейчас будет нелегко.

Только он забыл предупредить, что нелегко будет и мне.

Что для нас наступает страшное время.

Что единственным правильным решением будет преклонить перед Яарой колено прямо посреди улицы и заявить, что я люблю ее, несмотря ни на что.

Что мы должны всегда быть вместе, и пусть будет что будет.

Проблема состояла в том, что за все время с тех пор, как нам было по пятнадцать, мы ни разу не были не вместе, так что сама мысль о том, что это когда-либо может случиться, казалась мне совершенно абсурдной.

Однако правда, печальная правда, в которой я стесняюсь признаться даже пять лет спустя, заключается в том, что я не был готов преклонить колено и сказать Яаре, что люблю ее, потому что в тот момент я ее не любил.

Я сердился, обижался, и мне было очень больно, хоть я и знал, что она ни в чем не виновата.

И вдруг в моих ушах сами собой прозвучали слова, очень похожие на голос моей матери: «Это потому, что она не хочет иметь от тебя детей».

Из-за этого вы не завели их в двадцать три, когда ты объявил ей, что готов стать отцом, а она, засмеявшись тебе в лицо, заявила, что сначала надо, чтобы хоть один из вас приносил домой больше чем минимальную зарплату.

По той же причине вы не завели их и в двадцать пять, когда ты сказал, что теперь уж точно готов стать отцом, а она снова отвергла твое предложение из-за того, что вечерами тебя не бывает дома, а если ты думаешь, что она будет сидеть с ребенком одна, то ты ошибаешься.

И вот теперь, Йони, их у вас не будет никогда.

Она настолько не хочет иметь от тебя детей, что даже ее тело сопротивляется этому. Она предпочитает быть бесплодной вместо того, чтобы стать матерью твоих детей.

И она знает почему.

Она прекрасно знает, из какой ты семьи, и понимает, что, как бы ты ни старался, в конце концов ты станешь одним из них.

Таким же, как твоя мать.

И после того, как ты не преклонил перед ней колено, она убедилась в этом окончательно.

А тело ее знало об этом еще раньше.

Но ведь именно ты, Яара, была моей единственной палочкой-выручалочкой.

Все хорошее, что было у меня в жизни, случилось лишь благодаря тебе.

Однако я был так погружен в мечты о том, какой должна быть наша семья, что совершил извечный грех той семьи, из которой вышел сам, – не спросил тебя о том, чего хочешь ты.

Вместо этого я оставил тебя одну, глотая слезы, собирать чемоданы, а сам пошел проветриться, чтобы привести мысли в порядок, а вернувшись, объявил:

– Мы должны попробовать эту процедуру. У нас будет ребенок, и мы будем счастливы.

А потом не переставая говорил о том, как мы победим статистику и как я лично явлюсь в кабинет доктора Бартова, продемонстрирую ему нашу дочь и скажу, что, пожалуй, лучше ему сменить профессию.

Сколько раз возвращался я к этим мыслям после того, как ты исчезла, Яара!

А когда злость, обида и горечь поутихли, я пришел к единственно возможному выводу – может, ты и ушла от меня, но я оставил тебя гораздо раньше.

И если нам когда-либо суждено увидеться снова, я должен просить у тебя прощения.

За все.

И сказать, что люблю тебя.

И без тебя никуда не пойду.

– Может быть, все-таки лучше костыли?

– Вы думаете, будет лучше, если она увидит меня на костылях?

– Если ты не прекратишь дурацкие попытки встать, я лично позабочусь о том, чтобы она тебя не увидела.

– Но я могу стоять.

– Прибыли.

– Что? Она живет в дьюти-фри?

– Нет. Просто если она увидит тебя в этой майке, то, скорее всего, подумает о том, почему не ушла от тебя еще раньше.

– Но эта майка – мой талисман.

– Звучит довольно глупо, если учесть, что в ней ты оказался в инвалидном кресле.

– Она должна увидеть меня таким, как есть, – не сдавался я. – Она знает, как я одеваюсь.

– Так покажи ей, что можешь меняться.

Пройдя между полками, Лираз прихватила рубашку, как две капли воды похожую на