Улыбочку! - Омер Барак

никогда больше не повторится, заставило мое тело напрячься. Адреналин разлился по жилам, дыхание участилось.

Клик.

Впервые в жизни я почувствовал, что чего-то не умею. И впервые понял, кем хочу быть.

Узнав, в довершение ко всему прочему, что мы даже пленку проявить не можем, покупатель – кажется, его звали Ави, а может быть, Цви, не важно, – не на шутку разбушевался. «Безобразие! – кричал он. – Что это за место такое, почему тут так воняет хлоркой и кругом одни жулики?!» После долгих пререканий Авшалом уговорил его вернуться на следующий день, пообещав срочно послать пленку на обработку.

И, как только покупатель вышел за дверь, Авшалом отправил меня в находившуюся за углом фотостудию Пини, заявив, что они давние друзья и что с ним он разберется позже.

Однако маленький лысоватый Пини, шея которого даже в разгар лета была повязана теплым шарфом, заявил, что Авшалом и так должен ему четыреста семьдесят шекелей.

– Или наличные, или до свидания. Так ему и передай, – коротко бросил он.

В кошельке у меня лежало сто шекелей, а до получки оставалось еще четыре дня. Надо было решать: заплатить сорок один шекель за проявку пленки или сводить Яару на «Шестое чувство», которое она так хотела увидеть.

– Только чтобы завтра все было готово, – решительно произнес я, уверенный, что Яара поймет меня, и открыл фотоаппарат.

И узнал, что, оказывается, пленку надо было перемотать.

Зато Яара получила удовольствие от просмотра «Шестого чувства», а денег хватило еще и на попкорн.

Проснувшись в пять утра от непонятного напряжения, я, не посоветовавшись с Яарой и не слишком задумываясь о том, что собираюсь делать, вышел из дома – как обычно, в семь двадцать. А в семь сорок две, настороженный и взволнованный так, словно решалась судьба всей моей жизни, остановился у студии Пини, повторяя в уме путаную речь, вертевшуюся в моей голове с прошлого вечера.

Не зная, что Пини открывает в десять, я больше двух часов просидел у двери, боясь пошевелиться и желая лишь одного: чтобы мне снова разрешили прикоснуться к волшебной машине, превращающей свет в образы и воспоминания, а увидев его, вконец измотанный и почти теряющий сознание от жары, смог произнести только три слова: «Я… Работа… Пожалуйста…»

– Сожалею, но у меня нет денег на еще одного работника, – пробурчал Пини, оглядев меня с головы до ног и убедившись, что я тот самый парень, что испортил вчера целую пленку.

– Мне не нужны деньги, – услышал я вроде бы свой голос, но не понимая, откуда он исходит, так как деньги были мне нужны позарез. – Я готов работать даром.

Закончив расставлять на витрине коробки с пленкой и убрав в ящик стола объектив от фотоаппарата «Кэнон», Пини снова окинул меня взглядом, и пробурчал, пожав плечами:

– Тогда заходи, парень.

А когда я сказал Яаре, что не знаю, что на меня нашло, что я не смог побороть искушение, что теперь у нас не будет денег на развлечения и что, боюсь, я совершил ошибку, она лишь взволнованно обняла меня и прошептала:

– Я горжусь тобой, Йони.

И добавила, что мы станем пользоваться деньгами, которые она зарабатывает, а если потребуется, она будет работать сверхурочно.

Вечером того же дня мама, которой успели обо всем доложить, поинтересовалась, почему я не пошел сегодня к Авшалому.

– Я больше не буду туда ходить. Я буду бесплатно работать у Пини, потому что думаю, что хочу стать фотографом, – тихо ответил я.

– Băiatul mut[9], – процедила мама и, окинув меня презрительным взглядом, хлопнула дверью с такой силой, что соседка с верхнего этажа позвонила, чтобы узнать, все ли у нас в порядке.

Будучи законченным скрягой во всем, что касалось денег, Пини щедро делился знаниями. Это он научил меня проявлять пленку в темной комнате, подбирать выдержку и диафрагму, строить кадр и работать со светом и тенью. Он вставлял мне палку между ног, чтобы я привык держать ступни параллельно на строго определенном расстоянии. Он учил меня замирать всем телом, задерживать дыхание и держать камеру так, чтобы она не дрожала и не расфокусировалась (никогда не пользуйся автофокусом, учил меня он). Эти тренировки, напоминавшие скорее подготовку спецназа, он устраивал во время каждого обеденного перерыва. Однажды, когда я, набравшись храбрости, спросил его, почему он уделяет мне так много внимания, Пини поправил зеленый шарф, пнул какой-то камешек и, уставившись в пол, промямлил:

– Потому что у тебя настоящий талант, Йонатан.

Так впервые в жизни взрослый и вполне здравомыслящий человек признал, что я хоть на что-то гожусь.

Но важнее всего было то, что и без его слов я прекрасно это чувствовал.

Занятия в десятом классе начались, но я продолжал работать у Пини каждый день. Он настаивал, чтобы я приходил только после обеда, но в те дни, когда мы получали новые модели фотоаппаратов, сам оставлял мне ключ под горшком с огромным фикусом, стоявшим у входа, прекрасно зная, что я не пойду в школу и заявлюсь в студию раньше него.

Когда приходила посылка, я дрожащими руками вынимал камеру из упаковки, нажимал на кнопку, одновременно приводящую в действие затвор и мое сердце, и с нетерпением ожидал конца рабочего дня, когда Пини, улыбаясь, говорил:

– Ялла, Йони, ну-ка проверь, как она работает.

А потом, не дожидаясь закрытия студии, в часы, которые, согласно Пини, были не просто сумерками, а обязательно «голубыми», я брал с собой две пленки, забирал Яару из магазина сувениров, и на несколько часов набережная, бахайские сады и торговый центр «Панорама» превращались в одну большую площадку для игр, из головы улетучивались все ненужные мысли, а Яара, обнимая меня сзади, шептала на ухо:

– Знаешь, какой ты с этой камерой соблазнительный?

– Послушай, – проворчала Лираз, продолжая безостановочно тыкать пальцем в экран мобильника, – почему этим занимаюсь я? Ты у нас фотограф, ты и снимай.

– Я больше не могу.

– Окей, кажется, я начинаю понимать, как ты стал безработным.

– Я не безработный. У меня была своя студия. В Лондоне. Со штатом в несколько человек и очередью на месяц вперед. Мы снимали…

– Я знаю, – прервала меня Лираз.

– Что? – изумился я. – Откуда?

– Нас учили пользоваться Гуглом. Ты ведь знаешь о нем? Вот он о тебе знает все.

– Да. Я…

– Через три недели ты должен был выставляться в галерее «Атлас». – Лираз снова сложила руки на груди. – Я, конечно, ничего в фотографии не понимаю, но Гугл утверждает, что галерея – первоклассная.

Изо всех сил стараясь сдержать подступившие к глазам слезы, я молча кивнул и уселся на лавку.

– На сайте галереи написано, –