Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

Клэр всю правду об их сыне, Адаме, о его темных делах, о которых никто и подумать не мог! А еще, он рассказал, что Клэр, эта благочестивая с виду женщина, долгие годы обманывала мужа и скрывала новости о сыне.

Можно представить, что началось в доме после этих откровений. Альберт, бедный старик, совсем сдал. Ему вызывали доктора, у него случился приступ, да такой сильный, что все перепугались не на шутку. Говорят, грудная жаба, чтоб ее! Сердце совсем не выдерживает, и кто знает, сколько ему еще осталось...

А тут еще одна напасть - пропала Хелла! Исчезла, как будто ее и не было. Может, сбежала, устав от всей этой неразберихи, а может, случилось что-то похуже... Хоть бы не померла где-нибудь в канаве, бедняжка! Мы обыскали весь дом, каждый уголок, каждый шкаф, но тела, слава Богу, не нашли. Надежда еще теплится... Сейчас люди прочесывают всю округу, в надежде найти хоть какой-то след. Уже написали письма всем родственникам, сообщили о пропаже, вдруг Хелла у кого-то из них объявится. Но, честно говоря, хозяевам сейчас особо не до этого. У них самих голова идет кругом от всех этих потрясений.

А недавно еще и Джона избили, да так сильно, что он едва ноги приволок домой. Весь в синяках, в ссадинах, смотреть страшно. Я ему раны обработала, как могла, перевязала, что-то пришлось зашивать. Он, бедняга, еле живой, но все же нашел в себе силы сказать, что я хорошая женщина, добрая, заботливая. А потом, глядя мне прямо в глаза, спросил, может ли он мне доверять. И я, не задумываясь, ответила, что может. Не знаю почему, но в этот момент я ему поверила, почувствовала, что он искренне говорит.

И тогда он попросил меня об одолжении, о тайне, которую я должна сохранить. Он попросил написать письмо его сестре, Мичи, которая живет далеко отсюда. О страшной трагедии, что постигла их семью, причем значительно преувеличив ее масштабы. Я должна была написать, что сам Джон, возможно, находится при смерти, что их отец, старый Альберт, тоже одной ногой в могиле, что их мать, фрау Клэр, обезумела от горя и не находит себе места, что жена Джона, бедная Хелла, погибла при загадочных обстоятельствах. И в конце письма я должна была умолять Мичи приехать как можно скорее, потому что семья нуждается в ее поддержке, как никогда прежде. Джон диктовал, а я писала, и рука моя дрожала от осознания того, какую ложь я изливаю на бумагу, какую паутину обмана плету по его просьбе. Но я не смогла ему отказать, что-то в его глазах, что-то в его голосе заставило меня подчиниться его воле. Что ждет нас дальше, Фике? Что будет с этой семьей, погрязшей во лжи и страданиях? Я боюсь даже представить...

Знаешь, Фике, а ведь письмо-то подействовало! Не прошло и трех дней, как на нашем пороге появилась эта рыжая бестия, Мичи, собственной персоной. Примчалась, как будто ее подгонял сам дьявол. И теперь она тут хозяйничает, наводит свои порядки, вертит всеми, как ей вздумается. Но, должна признать, с ее приездом Джон заметно оживился, повеселел. У него словно гора с плеч свалилась, в глазах появился блеск, да и улыбка стала чаще появляться на его лице.

Ой, Фике, пока я писала тебе эти строки, тут такое приключилось – не приведи Господь! Страшный скандал разразился, почище тех, что были раньше. Мичи, каким-то образом, узнала от отца правду об обмане Клэр. И ты не поверишь, она едва ли не подралась с ней! Кричала, визжала, обвиняла ее во всех смертных грехах. А еще она заявила, что никогда не сомневалась в том, что Клэр убила Эрнста, её первенца. И теперь Мичи с ужасом в глазах называет Клэр убийцей, не иначе! Представляешь, какой кошмар? Каждый день в доме скандалы, крики, истерики. Каждый день что-то гремит, бьется, летает по комнатам. Бедный Франц, наш малыш, совсем запуган. Он боится каждого шороха и так громко плачет, что моё сердце кровью обливается.

Когда вечерняя тень ложится на дом Кесслеров, а дневная суета, сотканная из криков и обвинений, постепенно затихает, наступает время иного рода действа, скрытого от посторонних глаз. Мичи и Джон, словно два заговорщика, запираются в его комнате на ключ, оставляя снаружи не только обитателей дома, но и саму благопристойность. Там, за закрытой дверью, под покровом сгущающихся сумерек, они ведут свои долгие, тихие беседы, полные недомолвок и туманных намеков.

Мичи, с ее проницательным умом и обостренным чутьем, делится с Джоном своими подозрениями, подчас пугающими, догадками относительно таинственного исчезновения Хеллы. И в ее словах, обращенных к Джону, звучит непоколебимая уверенность: Хеллу убила Клэр. Она уверена, что Хелла стала невольной свидетельницей чего-то ужасного, например, узнала какую-то страшную тайну, и Клэр, не задумываясь, оборвала ее жизнь, чтобы правда не вышла наружу. И, зная все то, что открылось Мичи о Клэр, сложно не поверить в эти страшные предположения.

Но не только мрачные домыслы о судьбе Хеллы связывают Мичи и Джона. Есть в их общении нечто иное, нечто, что заставляет мое сердце сжиматься от тревоги. Их близость, Фике, она не похожа на ту, что бывает между братом и сестрой, даже самыми дружными. Нет, здесь что-то другое, что-то неуловимое, но от того не менее ощутимое. Слишком уж они близки, слишком тесно переплелись их судьбы. В их взглядах, которыми они обмениваются украдкой, сквозит не родственная нежность, а что-то иное, что-то потаенное, что-то запретное. Их тихие разговоры, наполненные полунамеками и скрытым смыслом, звучат не как беседы брата и сестры, а как сговор двух... Влюблённых.

Вспомни, Фике, Хедвига, брата нашего, чью светлую душу, я верю, Господь принял в свои объятия. Разве были между нами такие отношения? Разве позволяли мы себе такие многозначительные взгляды, такие туманные речи, такие секреты? Нет, тысячу раз нет! Наша связь была чиста, невинна, пронизана светом родственной любви. А у Мичи и Джона все иначе. В их отношениях есть привкус тьмы, привкус порока, привкус чего-то противоестественного. И эта тьма, эта порочность, скрывающаяся за фасадом их показной близости, пугает меня до глубины души. Я чувствую, что эта история не закончится ничем хорошим.

Она нежно щебечет, словно птичка, он отвечает ей тихим шепотом, перемежая речь с ласковым прозвищем "Мишель". В их общении сквозит неприкрытое кокетство, частые объятия стали обыденностью. Если вначале Мичи держалась с ним холодно и отстраненно,