Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

В следующей комнате, которая, судя по всему, была библиотекой, вдоль стен выстроились высокие, до самого потолка, шкафы, заполненные книгами. Толстые фолианты в кожаных переплетах, с тиснеными золотом корешками, хранили в себе мудрость веков. Но стоило мне взять одну из книг в руки, как переплет рассыпался, и пожелтевшие, хрупкие страницы разлетелись по полу.

— Черт, да тут все в труху, — выругался Уве, друг Йонаса. — Как будто мыши сожрали.

Мы поднимались все выше, исследуя одну комнату за другой, словно первооткрыватели, вступившие на неизведанную землю. В одной из спален, на огромной кровати с балдахином из истлевшего, изъеденного молью бархата, нас ждала жуткая находка. На смятых, превратившихся в прах простынях лежал скелет человека, облаченный в истлевшие остатки некогда роскошного одеяния. Вероятно, это был хозяин поместья, нашедший здесь свой последний приют. Череп с пустыми глазницами был повернут в сторону окна, будто и после смерти он продолжал любоваться своим заснеженным лесом.

— Вот тебе и граф, — хмыкнул Йонас, указывая на скелет. — Не дождался, видать, гостей.

В другой комнате, которая, должно быть, служила кабинетом, Хайнц второй друг Йонаса, обладавший особенно острым зрением, вдруг замер, указывая пальцем на массивный дубовый стол. За столом, в кресле с высокой спинкой, сидел еще один скелет. Он склонился над разложенными на столе старинными игральными картами. Колода была неполной, карты истрепаны, покрыты пятнами и разводами, но все еще можно было различить масти и фигуры. Казалось, он застыл прямо посреди партии, не успев ее завершить.

— А не сыграть ли нам в покер? — неожиданно предложил Хайнц, окинув взглядом мрачную обстановку. В его глазах, обычно спокойных и холодных, сейчас зажегся нездоровый, лихорадочный азарт. — Ставки высоки, господа!

— Предпочитаю наблюдать, — ответил я, стараясь скрыть охватившее меня беспокойство и легкую дрожь, пробежавшую по спине. — Люблю раззадориваться сам, чем чертей раззадоривать.

Хельмут, молчавший до этого, вдруг хрипло произнес:

— Не к добру это. Не нравится мне всё это. Уходить надо, пока целы.

— Да брось, Хельмут, ну что ты как старый дед, ей-богу! — Йонас энергично вскочил из-за стола, потянувшись за картой, лежавшей на краю. Он развернул её, водя пальцем по истертым линиям. — Ты только посмотри, сколько тут всего! Поместье-то огромное, и, судя по всему, принадлежало каким-то важным шишкам. Небось, и жили на широкую ногу. А значит, и сокровища могли припрятать, а, Хельмут?

Я вздохнул, устало потирая переносицу.

— Йонас, ну какие сокровища? Очнись! — я покачал головой. — И даже если и найдем что-то, как мы это потащим? Ты сам подумай! Мы сюда еле добрались, чуть ноги не переломали на этих проклятых буераках. А обратно что? С полными карманами золота? Да мы по пути всё растеряем, пока через эти сугробы продираться будем. Нет, Йонас, если уж и возвращаться сюда, то не раньше марта, когда снег хоть немного сойдет.

— Твоя правда, Адам, — Йонас, на удивление, быстро согласился, кивнув головой. Он свернул карту и сунул её обратно в карман. — Но вот эти безделушки я, пожалуй, всё же прихвачу, — он подошел к обеденному столу, массивному, дубовому, заваленному остатками посуды. Видно было, что когда-то стол ломился от яств, но теперь всё, что на нём осталось, превратилось в труху и пыль, стоило лишь дунуть. Йонас, не обращая внимания на многовековую грязь, принялся сгребать в свой рюкзак тарелки с позолоченной каймой, серебряные вилки и ложки, замысловатые щипчики, назначение которых было для меня загадкой.

— Эй, ну что вы там застряли, как две сонные мухи? — послышался из соседней комнаты голос Уве. — Пойдемте уже, тут столько всего интересного! И чего вы там возитесь, как будто первый раз в заброшенном доме? Что здесь может случиться-то? Мы же всё уже облазили, каждый угол, так ведь? Наберём каких-нибудь побрякушек, да украшений, вернёмся в город, продадим всё это барахло и разбогатеем, как короли! — Он воодушевленно рассмеялся, и звук его смеха гулко разнесся по пустым комнатам.

Уве скрылся за поворотом коридора, оставив нас в комнате. Я подошёл к массивному рабочему столу, стоявшему напротив окна. Стол был завален бумагами, чернильница давно высохла, а перо рассыпалось от ветхости. Я осторожно взял в руки кожаный переплет, который, судя по всему, был дневником владельца, и открыл последнюю запись, сделанную неровным, спешащим почерком.

«9-й день мартобря.

Осточертело, mon Dieu! Как же осточертело! Боль сия терзает меня нещадно, аки адское пламя, пожирающее грешников. Каждый вздох, каждое движение отзываются мукой нестерпимой. Я чувствую, что конец мой близок, что я стою на самом пороге смерти, и всё по глупости своей, по ошибке пресквернейшей, которую уже не исправить. Оставляю во тьме сиротливой чадо своё… Бедное дитя, что ждёт тебя в этом жестоком мире без моей защиты?

Ты же, mon ami, явишься сюда однажды, когда сей паркет покроется белым саваном зимним, и будешь мнить, что забрёл случайно, что ноги сами привели тебя к этому забытому Богом месту. Скромник… Ты всегда был таким, тихим, незаметным, предпочитающим оставаться в тени. Нет, мой друг любезный, я зрю тебя, человече, что читает ныне строки сии. Мне ведомо, что ты отыщешь путь к сему дому, как бы далеко и тщательно он ни был скрыт. Ты будешь высок станом, черноволос, взор твой ясен, а сердце лишено злонравия. Я вижу тебя, как наяву: вот ты стоишь здесь, в этой самой комнате, в этом самом доме. Я зрю, как персты твои касаются сих ветхих листов, пожелтевших от времени, и как взгляд твой смятенно блуждает по знакомому зело почерку, полному боли и отчаяния. По почерку твоему, друг мой сердечный.

О да, Воронёнок, не оборачивайся, не ищи глазами того, кто шепчет тебе эти слова. Никто о том не ведает, что я вижу тебя, никто, кроме меня. Равно как и ты не ведаешь доселе о даре своём, о той силе, что дремлет в тебе, ожидая своего часа. Возьми лишь сию тетрадь, и боле ничего. Запомни, мой друг, ни единой, даже малой толики от дома сего не должно унесть, иначе…»

Неожиданно раздался жуткий грохот из соседней комнаты, прервав мои размышления. Звук был такой силы, что, казалось, весь дом содрогнулся до основания. Йонас вздрогнул, выронив из рук очередную