Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

нас, оставили за собой глубокую борозду, но даже они, по словам Йонаса, жаловались, что лыжи то и дело предательски проваливаются, замедляя и без того непростое продвижение. Но меня это не останавливало. Азарт охотника, предвкушение опасности гнали вперед, заставляя забыть об усталости.

Йонас, знавший повадки местных зверей как свои пять пальцев, посвятил меня в тонкости охоты на кабанов. Он рассказал, что эти, на первый взгляд, неуклюжие создания, на самом деле хитры и осторожны. Почуяв опасность, кабан способен мгновенно зарыться в снег, буквально нырнуть в него, и ползти дальше, скрытый от глаз белой пеленой. Снег служил им надежным укрытием, маскируя так искусно, что можно было пройти в паре шагов и не заметить притаившегося зверя.

Слова Йонаса заставили меня собраться. Я напряженно всматривался в каждый сугроб, в каждый поворот тропы, вслушивался в тишину леса, нарушаемую лишь нашим прерывистым дыханием и скрипом снега под лыжами. Зрение обострилось до предела, я боялся пропустить хоть малейшее движение, хоть один подозрительный шорох, выдать себя и упустить того дикого монстра, что, возможно, прямо сейчас скрывался под безмятежно-белой гладью снега. Сердце билось гулко, кровь пульсировала в висках, смешиваясь с морозным воздухом и первобытным азартом охотника, вышедшего на след.

Мы держали путь в сторону Берлина, к бескрайним пшеничным полям, что раскинулись у самой кромки леса. Снег мягко похрустывал под полозьями наших лыж, а свежий, морозный воздух наполнял легкие, прогоняя прочь все тревоги и заботы. Друзья Йонаса, закаленные жизнью мужчины, то и дело отпускали шуточки, приправленные крепким словцом, и их грубоватый юмор удивительным образом гармонировал с окружающей нас первозданной красотой. В тот момент я был абсолютно счастлив. Ничто не омрачало моего настроения, ничто, кроме мыслей о красоте леса, не занимало мой разум. Казалось, сам воздух был пропитан умиротворением и спокойствием.

Мы приближались к опушке, лес становился все гуще, деревья смыкались кронами, образуя непроглядную зеленую стену. И вдруг, сквозь переплетение ветвей, в самом сердце этой чащи, я заметил… здание. Оно было огромное, трехэтажное, словно замок из сказки, спрятанный от посторонних глаз в густом покрове дубовых крон. Его стены, сложенные из серого камня, поросли мхом, а крышу покрывала толстая шапка снега. Оно казалось древним, заброшенным, полным неразгаданных тайн.

— Что это? — изумленно спросил я у Йонаса, не в силах отвести взгляд от загадочного строения.

— Впервые вижу, — пожал плечами Йонас, в его голосе звучало такое же неподдельное удивление. Он, казалось, знал этот лес как свои пять пальцев, но это здание стало и для него неожиданностью.

Не в силах побороть любопытство, я резко развернулся и направил лыжи в сторону таинственного замка.

— Эй, ты куда?! — окликнул меня Йонас, в его голосе прозвучало беспокойство.

— Я хочу узнать, что это, — бросил я через плечо, не сбавляя хода. Мне не терпелось раскрыть тайну этого места.

Приблизившись к зданию, я понял, что на лыжах дальше не пройти – густые заросли кустарника и молодые деревца преграждали путь. Пришлось снять лыжи. Но стоило мне сделать шаг в сторону, как я тут же провалился в снег по пояс. Снежный плен оказался неожиданно глубоким и рыхлым, словно река, он пытался поглотить меня целиком. Я отчаянно заработал руками, пытаясь выбраться из сугроба, продвигаясь вперед, к заветной цели.

Йонас, громко чертыхнувшись, видимо, не одобряя мою безрассудную затею, бросил своим спутникам: «Идите сами!», и, сняв лыжи, последовал за мной, также проваливаясь в предательский снег. К моему удивлению, остальные тоже не остались в стороне. Видимо, любопытство, а может, и чувство товарищества, оказалось сильнее осторожности. Они, хоть и с некоторым ворчанием, последовали за нами, прокладывая себе путь в снежной целине. Теперь уже вместе мы упорно пробирались сквозь зимний лес, ведомые тайной, что скрывалась за стенами заброшенного здания.

Снег был глубокий, рыхлый, каждый шаг давался с неимоверным трудом. Мы увязали по пояс, будто плыли против течения бурной снежной реки, цепляясь за ветки деревьев и кустарников, чтобы не потерять равновесие. Но упрямство и любопытство гнали нас вперед, к таинственному зданию, скрытому в сердце леса. Наконец, преодолев снежные заносы, мы "доплыли" до двора.

Заброшенное поместье было обнесено внушительным кованым забором. Высокие прутья, покрытые ржавчиной и увитые засохшим, поникшим под тяжестью снега плющом, создавали впечатление неприступной крепости. Острые пики, венчавшие ограду, тускло поблескивали в рассеянном свете зимнего дня, словно молчаливые стражи, охраняющие покой этого места от незваных гостей.

— Да тут, мать его, не забор, а частокол! — присвистнул шурин Йонаса Хельмут, оглядывая преграду. — Как в тюрьме, ей-богу!

Не раздумывая, я подтянулся на руках и ловко перелез через забор, стараясь не зацепиться за острые наконечники. Спрыгнув на другую сторону, я оказался на заснеженной территории поместья, под сенью вековых деревьев.

Дом, возвышавшийся в центре двора, был великолепен и ужасен одновременно. Он, несомненно, был очень старым, ветхим, словно призрак из готического романа, заброшенный и забытый всеми. Ему было не меньше ста лет, а возможно, и все триста. Высокие стены из потемневшего от времени камня, поросшие изумрудно-зеленым мхом и седым лишайником, хранили на себе печать веков. Кое-где в кладке зияли трещины, словно шрамы на теле старого воина, а деревянные рамы огромных окон местами прогнили, обнажив пустые глазницы, глядящие на мир с немым укором.

— Ну и развалюха, — пробормотал Йонас, с трудом перебравшись через забор вслед за мной. — Как она еще не рухнула?

Внутреннее убранство дома лишь подчеркивало его древность и запустение. Здесь царил дух Ренессанса, давно ушедшей эпохи, но былой роскоши и величия. Мы осторожно ступали по скрипучим половицам, покрытым толстым слоем пыли и паутины, переходя из комнаты в комнату. Казалось, само время застыло в этих стенах, и мы, затаив дыхание, боялись нарушить царившее здесь безмолвие.

Первая комната, в которую мы вошли, вероятно, когда-то служила гостиной. Здесь стояли массивные кресла с высокими резными спинками и изящно изогнутыми ножками, обитые выцветшим, местами протертым до дыр гобеленом. На стенах, в тяжелых золоченых рамах, висели потемневшие от времени портреты. Мужчины и женщины в старинных одеждах, с суровыми, надменными лицами, смотрели на нас с холстов, словно живые. Под одним из портретов, на котором был изображен мужчина в камзоле с кружевным воротником, я заметил полустертую надпись: «Граф Антуан де Монбризон. 1687 год».

— Француз, что ли? — задумчиво произнес Йонас, рассматривая