Вердикт - Джон Гришэм

Судья Харкин письменно уведомил каждую изсторон, что отводит на вступительную речь не более часа. Как только выступающийпревысит отведенный лимит времени, сообщалось в том же письменном послании, онбудет безжалостно остановлен на полуслове. Хотя Pop и страдал от обычнойадвокатской болезни многословия, он четко знал установленную судьей границу,которую нельзя переходить, и уложился в пятьдесят минут, закончив торжественнымпризывом к справедливости, поблагодарив присяжных за внимание, улыбнувшись и,перед тем как сесть на место, еще раз клацнув искусственными зубами.

Пятьдесят минут, которые нужно просидеть безмалейшего движения и звука, кажутся часами, судья Харкин хорошо знал это,поэтому объявил пятнадцатиминутный перерыв, после которого со вступительнойречью должен был выступить адвокат ответчика.

* * *

Дурвуд Кейбл уложился менее чем в тридцатьминут. Он хладнокровно и рассудительно заверил присяжных: у “Пинекса” естьсобственные специалисты — врачи и ученые, которые доходчиво объяснят им, чтокак таковые сигареты не вызывают рака легких. Он не удивится, если поначалуприсяжные отнесутся к этому скептически, и просит их лишь проявить терпение ишироту взгляда. Сэр Дурр говорил без каких бы то ни было бумажек, словноввинчивая каждое слово в сознание присяжных. Он обводил взглядом первый ряд,потом, чуть подняв глаза, скользил по второму, впитывая любопытное вниманиекаждого в отдельности. Его честный голос и взгляд действовали почтигипнотически. Этому человеку хотелось верить.

Первый кризис разразился во время обеденногоперерыва. Судья Харкин объявил его в десять минут первого. Зал сиделнеподвижно, пока жюри покидало свою ложу. Лу Дэлл ждала в узком коридоре,сгорая от нетерпения затолкать членов жюри в комнату присяжных. “Рассаживайтесь,— сказала она, — обед будет через минуту. Пока можете выпить свежего кофе”. Кактолько все двенадцать человек оказались в комнате, она закрыла их и отправиласьпроверить, все ли в порядке у трех дублеров, содержавшихся в отдельнойкомнатушке неподалеку от зала, а убедившись, что везде все в порядке, вернуласьна свой пост и уставилась на Уиллиса, придурочного охранника, которогопоставили здесь с заряженным пистолетом в пристегнутой к поясу кобуре кого-тотам охранять.

Присяжные медленно бродили по комнате,некоторые потягивались и зевали, другие продолжали знакомиться друг с другом.Разговоры в основном крутились вокруг погоды. Некоторые явно чувствовали себянеловко, что и неудивительно для тех, кто неожиданно оказался запертым вкомнате с совершенно незнакомыми людьми, при том что делать им было, всущности, нечего, только обед маячил впереди как главное событие. Чем же ихбудут кормить? Безусловно, еда должна быть приличной.

Херман Граймз занял место во главе стола,которое, как он считал, подобало председателю, и вскоре увлекся беседой с МиллиДапри, милой дамой лет пятидесяти, имевшей, как оказалось, слепого приятеля.Николас Истер представился Лонни Шейверу, единственному чернокожему мужчине всоставе жюри, который явно тяготился своими обязанностями присяжного. Шейверуправлял одним из бакалейных магазинов, входивших в региональную торговую сеть,и среди чернокожих сотрудников компании занимал самое высокое положение. Оннервничал, был скован и никак не мог расслабиться. Его приводила в ужас мысль отом, что придется оторваться от магазина на целые четыре недели.

Прошло минут двадцать, обеда все не несли.Ровно в половине первого Николас громко спросил:

— Эй, Херман, где же наш обед?

— Я — всего лишь председатель жюри, — сулыбкой ответил Граймз во внезапно наступившей тишине.

Николас подошел к двери, открыл ее и подозвалЛу Дэлл.

— Мы голодны, — сказал он.

Она медленно отложила книгу в бумажной обложкеи, взглянув на одиннадцать остальных присяжных, сказала:

— Обед сейчас прибудет.

— Откуда же он следует? — спросил Николас.

— Из закусочной О’Рейли, это здесь, за углом.— Лу Дэлл не поняла шутки.

— Послушайте, мы сидим здесь взаперти, словноцыплята в курятнике, — сказал Николас, — не имея возможности, как нормальныелюди, пойти пообедать сами. Не понимаю, почему нам не доверяют и не разрешаютпройтись по улице и пообедать в свое удовольствие без разрешения судьи? — Онсделал шаг навстречу Лу Дэлл и увидел заплясавшие в ее глазах серые искорки. —Нельзя ли сделать так, чтобы обед не превращался для нас в ежедневную борьбу?

— Да, конечно.

— Пожалуйста, позвоните и узнайте, где нашобед, или я буду вынужден поговорить с судьей Харкином.

— Хорошо.

Дверь закрылась, Николас пошел к кофейнику.

— Вы не думаете, что были излишне резки? —заметила Милли Дапри. Остальные слушали, не вмешиваясь в разговор.

— Возможно. Если так, прошу меня извинить. Ноесли мы не будем высказывать все начистоту, они о нас вообще забудут.

— Она здесь ни при чем, — сказал Херман.

— Ее обязанность — заботиться о нас. — Николаспересек комнату и сел рядом с Граймзом. — Вы отдаете себе отчет в том, что вовремя процессов такого рода присяжным обычно разрешается, как нормальным людям,ходить обедать? Почему, как вы думаете, мы обязаны носить эти значки присяжных?

Все стали собираться вокруг них.

— Вы, кажется, разбираетесь в судебных делах?— спросила через стол Милли Дапри.

Николас пожал плечами, давая понять, чторазбирается куда лучше, чем может сказать:

— Я немного знаком с этой системой.

— Откуда? — поинтересовался Херман,

Николас сделал паузу, чтобы произвестивпечатление.

— Я два года учился в юридическом колледже. —Пока остальные переваривали эту весьма интересную информацию, он сделал большойглоток кофе.

Рейтинг Истера среди коллег моментальноподскочил. Он уже зарекомендовал себя как дружелюбный и участливый,благовоспитанный и умный человек. Теперь он вырос в их глазах еще и как знатокзаконов.

До двенадцати сорока пяти обед так и неприбыл. Тогда Николас резко оборвал разговор и снова открыл дверь. Лу Дэллстояла в коридоре, нервно поглядывая на часы.

— Я послала туда Уиллиса, — поспешно объяснилаона. — Он должен вернуться с минуты на минуту. Мне очень жаль, что такполучилось.

— Где здесь мужской туалет?