Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Пелагия вытаращила глаза и прикрыла ладоньюрот.

Рассказчик неумолимо продолжал свою мучительнуюповесть:

– Приду, думал, с букетом и бутылкой еелюбимейшего белого вина, которое раньше позволял себе покупать лишь два раза вгод – на день ее ангела и в годовщину свадьбы. В разгар пира попрошу слова –мол, желаю тост произнести. Все, конечно, уши навострят, на меня уставятся.Такая пикантность: брошеный муж поздравляет молодых. Одни умилятся, другиевнутренне осклабятся. И я произнесу речь, очень короткую. Скажу: «Любовь –всесокрушающая сила. Пусть вечно сияет вам ее улыбка, как сейчас просияет моя».Открою бутылку, наполню до краев кубок, подниму его выше головы и подержу такнекоторое время – это специально для сына, который, конечно, тоже будет напиру. Чтоб как следует все запомнил. А после вылью содержимое кубка себе вотсюда. – Долинин ткнул пальцем себе в лоб. – Только в бутылке у меня будет невино, а серная кислота.

Пелагия вскрикнула, но Сергей Сергеевич,кажется, опять не услышал.

– Я незадолго перед тем одно дело вел –преступление страсти. Там женщина одна, уличная, из ревности своему «коту» вот этакже плеснула в физиономию кислотой. В морге видел его труп: кожа вся сошла, губыизъедены вчистую, и этакая ухмылка голых зубов... Вот и я надумал молодым такуюже «улыбку всесокрушающей любви» явить. Боли не боялся – даже алкал, какнаслаждения. Только такая боль и могла бы сравниться с огнем, что сжигал меняизнутри все те месяцы... Я бы, конечно, скончался на месте, потому что приожоге большой обширности сердце не выдерживает болевого потрясения. А онипускай жили бы себе и наслаждались счастьем. Сны по ночам видели... И сын чтобына всю жизнь запомнил... Такой, в общем, у меня образовался план.

– И что помешало его исполнению? – шепотомспросила монахиня.

На сей раз Долинин услышал – кивнул.

– В самый канун знаменательного дня вдругпришел мне вызов в самые эмпиреи власти. Свершилось-таки чудо, нашлись наверхулюди государственного мышления. Обласкали, вознесли, дали новый смысл в жизни.Я, конечно, будучи все еще не в себе, принял это за знак. Мол, вот она,возможность доказать жене, что я – великий человек, покрупнее ее графчика.Будут у меня и положение, и богатство, и власть. По всем статьям его превзойду.Тогда-то она и пожалеет, раскается. (Ничего бы она, разумеется, не раскаялась,потому что не такая женщина, но я ведь говорю – не в себе я был.)

Прежде чем закончить рассказ, Сергей Сергеевичнемного помолчал и договорил совсем другим тоном, безо всякого ожесточения исамоедства:

– Однако смысл знака был вовсе не в том. Мневпоследствии один человек растолковал – не важно кто, вы его не знаете. Онсказал: «Это вас Бог пожалел. Пожалел и спас вашу душу». Вот как просто. МеняБог пожалел. И когда я понял это, то уверовал. Без мудрствований, без гипотез.Уверовал, и все. С этого момента и началась моя настоящая жизнь.

– Это воистину так! – вскричала Пелагия и,поддавшись безотчетному порыву, выпалила. – Знаете, я тоже вам про себярасскажу...

Но следователь натянул поводья и остановилсвою соловую, повозка же покатила дальше вперед.

Монахиня спрыгнула на землю, вернулась кДолинину. Уже не для того, чтобы про себя рассказать (поняла, что СергеюСергеевичу сейчас не до чужих излияний), а чтобы договорить важное.

– Бог вам жизнь и душу спас. И этой милостьюОн не ограничится. Пройдет время, рана зарубцуется, и вы перестанете гневатьсяна бывшую жену. Поймете – не виновата она. Просто она – не та, чтопредназначена вам Господом. И может быть, вы свою истинную супругу ещевстретите.

Долинин улыбнулся – вроде бы насмешливо, нобез колкости.

– Нет уж, слуга покорный. С меня довольно.Разве если встречу такую, как вы? Но подозреваю, что такой, как вы, на светебольше нет, а на монашке жениться, увы, никак невозможно.

Ударил лошадь каблуками и ускакал в головукаравана, оставив Пелагию в совершенном смущении.

Долгое время после этого сестра ехала молча.Бог весть, где витали мысли монахини, но лицо ее было странным – одновременногрустным и мечтательным. Пелагия несколько раз улыбнулась, а между тем по щекамее стекали слезы, и она, не замечая, смахивала их ладонью.

И вдруг настроение ушло, мысли сбились.Пелагия не сразу поняла, что ей мешает, что отвлекает.

Потом поняла: опять. Шеей, затылком онаявственно ощущала чей-то пристальный взгляд.

Такое случилось уже не впервые. Давеча, вовремя дневного привала, было то же самое: Пелагия резко обернулась и увидела –в самом деле увидела, – как на дальнем краю поляны качнулась ветка.

Вот и сейчас монахиня не выдержала,оглянулась.

Схватилась за сердце: на ели сидела большаясерая птица, пялилась на сестру круглыми желтыми глазами.

Сестра тихонько рассмеялась. Господи, филин!Всего лишь филин...

* * *

Но вечером, когда разбивали лагерь дляночевки, случилось такое, что ей стало не до смеха.

Пока мужчины строили шалаши и собиралихворост, инокиня отошла по природному зову. Стесняясь мужчин, забраласьдовольно далеко, благо сумерки еще не совсем сгустились, не заблудишься.

Вдруг откуда-то слабо пахнуло дымом, да не споляны, а с противоположной стороны. Сразу вспомнились рассказы про чащобныепожары. Великий Лес горел редко, болота выручали, но если уж загорался, тоникому и ничему не было спасения из этой огненной геенны.

Втягивая носом воздух, Пелагия пошла наподозрительный запах. Впереди в самом деле засветился подрагивающий огонек.Может быть, гнилушки?

Когда до огонька было совсем близко, вдруграздался хруст. Не такой уж громкий, но звук был явно живого происхождения, имонахиня замерла.

За елью что-то шевельнулось.

Не что-то – кто-то!

Окоченевшая от страха инокиня заметила некоеритмичное помахивание. Пригляделась – хвост, волчий! И что самое невероятное,хвост болтался не у земли, а довольно высоко, как если бы зверь сидел на ветке!

Пелагия сотворила крестное знамение,попятилась, бормоча: «Бог нам прибежище и сила...»

Из сумерек донеслось негромкое рычание скаким-то странным причмокиванием, не столько свирепое, сколько – померещилосьбедной монашке – насмешливое.

Опомнившись, она развернулась и со всех ног кинуласьназад.