Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

руки на груди. В глазах юноши плясали отблески света. Она покачала головой:

– Что-то я ничего такого не заметила, братец.

– Я предвижу жизнь, в которой буду подобен стеблю травы, сгибающемуся под легчайшим порывом ветра.

– Тогда ты в полной мере познаешь синяки и шишки. – Девушка пристально посмотрела на него. – Что это тебя вдруг так пробрало, Спиннок?

– Все дело в тех отважных словах, которые я произнес, когда стоял чересчур близко к нашей капитанше.

Фарор резко отвела взгляд, продолжая укладывать вещмешок:

– Финарра Стоун не просто так до сих пор не нашла себе мужа.

– Взгляд у нее действительно, скажем так, странный. Что верно, то верно.

Фарор презрительно фыркнула:

– Ее не интересует муж, братец. Финарра предпочла бы жену. – Она снова посмотрела на него в упор. – Ты не знал?

Удивление на лице юноши сменилось улыбкой.

– Что ж, тогда еще интереснее.

Фарор Хенд выпрямилась и шагнула к нему:

– Спиннок, послушай меня. Она с тобой играет. Ты не первый мужчина, которого Финарра пытается соблазнить, но, вообще-то, страсть в ней возбуждают мягкие груди в руках и податливая влага между ног. Она сторонится щекочущих щетиной поцелуев и жаждет лишь прикосновения бархатных губ.

– Я сбрею с лица даже самые крошечные волоски и обману ее в темноте.

– Ты заслуживаешь большего. А не того, чтобы Финарра тебя просто использовала.

– Потому-то мне и не хватает решительности, сестрица.

– Тогда прими вот это.

Обхватив Спиннока за затылок, она прижалась губами к его рту. Кузен отстранился, недовольно ворча. Фарор снова придвинулась к нему и ухватила другой рукой между ног, чувствуя его тепло сквозь шелк.

Положив руки ей на плечи, юноша с силой оттолкнул Фарор назад:

– Нет, сестрица.

– Думаешь, я глуха к твоим намекам, Спиннок?

Он покачал головой:

– Я думал, это просто игра. Игра, в которой ничем не рискуешь и которая не может привести к развязке. Фарор, мне очень жаль, но этого не будет.

Отступив назад, она развернулась кругом и продолжила застегивать ремни вещмешка.

– В подобных играх, Спиннок, риск развязки минимален, – сказала она, не глядя на него. – Ибо, делая каждый очередной ход, мы ограничиваем свои желания.

– Дорогая моя сестрица, не пойми меня превратно. Даже не будь мы родственниками, все тисте возненавидели бы меня за то, что я похитил тебя у жениха, желая вволю попользоваться твоим телом.

Фарор пыталась успокоить дыхание, проклиная отчаянно бьющееся в груди сердце. Слова двоюродного брата причиняли ей одновременно наслаждение и мучительную боль. Она все еще чувствовала прикосновение его губ, а ее ладонь оставалась влажной от его пота.

– То, что ты только что сделала…

– Каждая игра рано или поздно принимает серьезный оборот, Спиннок. А теперь уходи поскорее, братец, и пусть это станет свидетельством твоей внезапной решимости.

– Как раз напротив, сестрица. В конце концов, тебя ждет капитан.

Она яростно развернулась к нему:

– В любовных играх мы все раним друг друга, братец.

– Мне горько это слышать, Фарор.

– В самом деле? Что может быть смелее, чем признание в любви? Когда поединок длится до изнеможения и кто-то в итоге опускает оружие, а затем с улыбкой смотрит на собственную пролитую кровь? После чего возникает вопрос: готов ли тот, кто нанес рану, шагнуть ближе, чтобы коснуться этой раны языком?

– Нет, сестрица, он вонзит клинок в себя, чтобы соединить оба алых потока.

– И тем самым игра завершается, обещая шрамы. – Фарор покачала головой. – Что ж, играй дальше, братец, и не думай обо мне.

Спиннок шагнул за порог, и на лице его отразилась смешанная с грустью тревога.

– Счастливого тебе пути, сестренка.

– И тебе тоже всего хорошего.

Когда он ушел, Фарор закрыла дверь и тяжело опустилась на койку.

«Кровь течет чистой струей, пока каждая ее капля не превращается в слезы. Игра проиграна в тот момент, когда ты забываешь, что это вообще была игра. Услышать песню любви – значит позволить оглушить себя хору глупцов!»

И, вытерев мокрые щеки, она продолжила сборы.

– Всему свое время, – сказал Калат Хустейн. – Вы нужны мне здесь.

Илгаст Ренд что-то проворчал и тяжело опустился на стул возле стола, на котором лежали карты.

– Не могу понять Урусандера. Ему надо было остановить Хунна Раала – Бездна меня побери, ему давно следовало содрать шкуру с этого пса!

– Махинации Хунна Раала застопорились, а потом и вовсе заглохли, – ответил Калат, расхаживая по комнате. – Если бы не вмешательство этой клятой азатанайки в Йеннисе, конфликт мог бы оставаться чисто политическим, с шансом на возможный компромисс. Эта война верований подобна оружию, которое сунули ему в руки.

Илгаст покачал головой:

– Хунн Раал из рода Иссгинов. И затеял все это потому, что его семья лишилась былой славы. Он жаждет стать знатной особой и считает себя поборником своего рода. Хунн готов ехать на гребне волны, поднятой любыми уступками, которые завоюет легион, а если пена при этом покраснеет, значит так тому и быть.

– Его амбиции хорошо известны, повелитель, – кивнул Калат.

– Я буду держать смотрителей наготове, командир. Естественно, только до вашего возвращения, а затем с радостью передам командование обратно вам и уйду со сцены. – Илгаст поднял взгляд. – Считаете меня безответственным, друг мой?

– Трудно сказать, повелитель. Я по-прежнему полагаю, что самую большую угрозу для Куральда Галейна представляет Витр. Если вы сумеете выведать правду о нем у яггутов или даже у азатанаев, то, возможно, лет через сто мы будем прославлять вашу проницательность.

– Лет через сто? – фыркнул Илгаст. – Тогда надо быть готовым к тому, что до этого меня на протяжении века будут проклинать. Впрочем, все лучше, чем постоянные метания из стороны в сторону.

– Объявив о своем нейтралитете, повелитель, вы, возможно, предложили бы выход для многих: как высокородных, так и простолюдинов. Не могу представить, что все старые капитаны легиона Урусандера в восторге от этого погрома. Может, под ударами их мечей и падают отрицатели, но они ведь все равно остаются тисте. Повелитель, такой поворот событий приводит меня в ужас.

Илгаст потер лицо, размышляя над словами Калата.

– Нас охватило безумие, командир, подобное потоку яда, текущему под покровом внешней пристойности, которой мы так похваляемся. Но даже камень трескается, не выдержав давления. Все приличия тонут в пучине порока, а лицемеры процветают в том хаосе, который за этим следует. – Он откинулся назад, и стул затрещал под его весом. – В самые безрадостные моменты своей жизни я мечтаю о приходе бога, справедливого, но обладающего холодным взглядом. Бога, который забрал бы самых порочных и своекорыстных из нас, а потом создал бы для них мир, который они больше