Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин

– Знаю, – буркнул Момус и свирепостряхнул хвойные иголки с ее рукава. – Это был наш знакомый мсье Фандорини его жандармский Лепорелло. Здорово они меня раскатали. По первому разряду.

– Мстить будешь? – робко спросилаМими, глядя снизу вверх.

Момус почесал подбородок.

– Ну их к черту. Надо из Москвы ногиуносить. И поскорее.

* * *

Но унести ноги из негостеприимной Москвы несложилось, потому что на следующий день возникла идея грандиозной операции,которую Момус так и назвал: «Гранд-Операсьон».

Идея возникла по чистой случайности, поудивительнейшему стечению обстоятельств.

Из Москвы отступали в строгом порядке, совсеми мыслимыми предосторожностями. Как рассвело, Момус сходил на толкучку,закупил необходимой экипировки на общую сумму в три рубля семьдесят три споловиной копейки. Снял с лица всякий грим, надел картуз-пятиклинку, ватныйтелогрей, сапоги с калошами и превратился в неприметного мещанчика. С Мими былотруднее, потому что ее личность полиции была известна. Подумав, он решилсделать ее мальчишкой. В овчинном треухе, засаленном полушубке и большущихваленках она стала неотличима от шустрых московских подростков вроде тех, чтошныряют по Сухаревке – только за карман держись.

Впрочем, Мими и в самом деле могла пройтись почужим карманам не хуже заправского щипача. Однажды в Самаре, когда сидели намели, ловко вынула у купчины из жилета дедовские часы луковицей. Часы былидрянь, но Момус знал, что купчина ими дорожит. Безутешный Тит Титыч назначил засемейное достояние награду в тысячу рублей и долго благодарил студентика,нашедшего часы в придорожной канаве. Потом на эту тысячу Момус открыл в мирномгороде китайскую аптеку и очень недурно поторговал чудодейственными травками икорешками от разных купеческих болезней.

Ну, да что былые удачи вспоминать. Из Москвыретировались, как французы, – в унынии. Момус предполагал, что на вокзалахих будут стеречь агенты, и принял меры.

Первым делом, чтобы задобрить опасногогосподина Фандорина, отправил в Петербург все вещи графини Адди. Правда, неудержался и приписал в сопроводительной квитанции: «Пиковой даме от пиковоговалета». Нефритовые четки и занятные гравюрки отослал на Малую Никитскую сгородской почтой, и тут уж ничего приписывать не стал, поостерегся.

На вокзале решил не появляться. Свои чемоданыпереправил на Брянский заранее, чтоб их погрузили на завтрашний поезд. Сами жес Мимочкой шли пешком. За Дорогомиловской заставой Момус собирался нанятьямщика, доехать на санях до первой железнодорожной станции, Можайска, и толькотам, уже завтра, воссоединиться с багажом.

Настроение было кислое. А между тем Москвагуляла Прощеное воскресенье, последний день бесшабашной Сырной недели. Завтра срассвета начнутся говения и моления, снимут с уличных фонарей цветные шары,разберут расписные балаганы, сильно поубавится пьяных, но сегодня народ ещедогуливал, допивал и доедал.

У Смоленского рынка катались на «дилижанах» сбольшущей деревянной горки: с гоготом, свистом, визгом. Всюду торговалигорячими блинами – с сельдяными головами, с кашей, с медом, с икрой. Турецкийфокусник в красной феске засовывал в белозубую пасть кривые ятаганы. Скоморохходил на руках и потешно дрыгал ногами. Какой-то чумазый, в кожаном фартуке, сголой грудью, изрыгал изо рта языки пламени.

Мими вертела головой во все стороны – ну чистопостреленок. Войдя в роль, потребовала купить ей ядовито-красного петушка напалочке и с удовольствием облизывала дрянное угощение острым розовым язычком,хотя в обычной жизни отдавала предпочтение швейцарскому шоколаду, которогомогла умять до пяти плиток в день.

Но на пестрой площади не только веселились иобжирались блинами. У богатой, торговой церкви Смоленской Божьей Матери длиннойвереницей сидели нищие, кланялись в землю, просили у православных прощения и самипрощали. День у убогих нынче был важный, добычливый. Многие подходили к ним сподношением – кто нес блинок, кто шкалик водки, кто копеечку.

Из церкви на паперть, грузно ступая, вышелкакой-то туз в распахнутой горностаевой шубе, с непокрытой плешастой головой.Перекрестил одутловатую, небогоугодную физиономию, зычно крикнул:

– Прости, народ православный, если СамсонЕропкин в чем виноват!

Нищие засуетились, нестройно загалдели:

– И ты нас прости, батюшка! Прости,благодетель!

Видно, ожидали подношения, однако вперед никтоне лез, все живехонько выстроились в два ряда, освободив проход к площади, гдетуза дожидались роскошные сани – лаковые, устланные мехом.

Момус остановился посмотреть, как этакий щеканстанет царствие небесное выкупать. Ведь по роже видно, что паук и живодер,каких свет не видывал, а тоже нацеливается в рай попасть. Интересно, во сколькоон входной билетик расценивает?

За спиной пузатого благодетеля, возвышаясь наполторы головы, вышагивал здоровенный чернобородый детина с лицом заплечных делмастера. По правой руке, в обхват локтя, был у детины намотан длинный кожаныйкнут, а в левой нес он холщовую мошну. Время от времени хозяин оборачивался ксвоему холую, зачерпывал из мошны монет и одаривал нищих – каждому по монетке.Когда один безногий старичок, не утерпев, сунулся за милостыней не в черед,борода грозно замычал, молниеносным движением развил кнут и ожег убогого самымкончиком по сивой макушке – дедок только ойкнул.

А горностаевый, суя в протянутые руки поденежке, всякий раз приговаривал:

– Не вам, не вам, пьянчужкам – ГосподуБогу Всеблагому и Матушке-Заступнице, на прощение грехов раба Божьего Самсона.

Приглядевшись, Момус удовлетворил своелюбопытство: как и следовало полагать, от геенны огненной мордатый откупалсянезадорого, выдавал убогим по медной копейке.

– Невелики, видать, грехи у раба божьегоСамсона, – пробормотал Момус вслух, готовясь идти дальше своей дорогой.

Сиплый, пропитой голос прогудел в самое ухо:

– Велики, паря, ох велики. Ты что, немосковский, коли самого Еропкина не знаешь?

Рядом стоял тощий, жилистый оборванец сземлистым, нервно дергающимся лицом. От оборванца несло сивушным перегаром, авзгляд, устремленный в обход Момуса, на скупердяя-дарителя, был полон жгучей,лютой ненависти.

– Почитай, с пол-Москвы кровянку сосетСамсон Харитоныч, – просветил Момуса дерганый. – Ночлежки наХитровке, кабаки в Грачах, на Сухаревке, на той же Хитровке – чуть не все его.Краденое у «деловых» прикупает, деньги в рост под большущие проценты дает. Однослово – упырь, аспид поганый.

Момус взглянул на несимпатичного толстяка, ужесадившегося в сани, с новым интересом. Надо же, какие в Москве, оказывается,колоритные типажи есть.