Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин

– Ча-асто. С завтрева, как великий постпойдет, кажный день будет на Смоленку ходить. У его, гада, тут контора, наПлющихе. По дороге из саней вылезет, на рупь копеек раздаст и покатит в конторутыщи грести.

– Вот что, Егор Тишкин, – сказалМомус. – Жалко мне тебя. Пойдем со мной. Определю тебя на ночлег и напропитие деньжонок выделю. Расскажи мне про свою горькую жизнь поподробнее.Так, говоришь, сильно суеверный, Еропкин-то?

Это ж просто свинство, думал Момус, ведяспотыкающегося страдальца к выходу. Ну что за невезение такое в последнеевремя! Февраль, самый куцый месячишка! Двадцать восемь дней всего! В мешкетысяч на тридцать меньше будет, чем в январе или, допустим, в марте. Хорошохоть двадцать третье число. И ждать до конца месяца недолго, и подготовиться ваккурате времени хватит. А чемоданы с поезда возвращать придется.

Большущая наметилась операция: одним махом всемосковские конфузы покрыть.

* * *

Назавтра, в первый день Крестопоклоннойнедели, Смоленку было не узнать. Будто ночью пронесся над площадью колдун Черномор,тряхнул широким рукавом и сдул с лика земного всех грешных, нетрезвых, поющихда орущих, смахнул сбитенщиков, пирожников и блинщиков, унес разноцветныефлажки, бумажные гирлянды и надувные шары, а оставил только пустые балаганы,только черных ворон на замаслившемся от солнца снегу, только нищих на папертицеркви Смоленской Богоматери.

В храме еще затемно отслужили утреню, иначалось обстоятельное, чинное, с прицелом на семь седмиц говение. Церковныйстароста уже трижды прошелся средь говеющих, собирая подношения, и трижды унесв алтарь тяжелое от меди и серебра блюдо, когда пожаловал наиглавнейший изприхожан, сам его превосходительство Самсон Харитоныч Еропкин. Был он сегодняособенно благостен: большое, студенистое лицо чисто вымыто, жидкие волосырасчесаны на пробор, длинные бакенбарды смазаны маслом.

С четверть часа Самсон Харитоныч, встав прямонапротив Царских Врат, клал земные поклоны и широко крестился. Вышел батюшка сосвечой, помахал на Еропкина кадилом, забормотал: «Господи, Владыко животамоего, очисти мя грешного…» А следом подкатился и староста с пустым блюдом.Богомолец поднялся с колен, отряхнул суконные полы шубы и положил старосте трисотенных – такой уж у Самсона Харитоныча был заведен обычай дляКрестопоклонного понедельника.

Вышел щедрый человек на площадь, а нищие ужждут. Руки тянут, блеют, толкаются. Но Кузьма чуть кнутом качнул, и сразутолкотня закончилась. Выстроились убогие в две шеренги, будто солдаты насмотру. Сплошь серая сермяга да рванье, только по левую руку, по самой середкебелеется что-то.

Самсон Харитоныч прищурил запухшие глазки,видит: стоит среди нищих прекрасный собой отрок. Глаза у отрока большие,лазоревые. Лицо тонкое, чистое. Золотые волосы острижены в кружок (ох, крикубыло – ни в какую не соглашалась Мимочка локоны обрезать). Одет чудный юноша водну белоснежную рубаху – и ничего, не холодно ему (еще бы – под рубашкойтонкая фуфайка из первосортной ангоры, да и нежный мимочкин бюст туго перетянуттеплой фланелькой). Порточки у него плисовые, лапти липовые, а онучи светлые,незамаранные.

Раздавая копейки, Еропкин то и дело поглядывална диковинного нищего, а когда приблизился, протянул отроку не одну монетку, адве. Приказал:

– На-ка вот, помолись за меня.

Золотоволосый денег не взял. Поднял ясные очик небу и говорит звонким голоском:

– Мало даешь, раб Божий. Малой ценой отМатушки-Печальницы откупиться хочешь. – Глянул он Самсон Харитонычу прямов глаза, и почтенному человеку не по себе стало – до того строг и немигающ былвзгляд. – Вижу душу твою грешную. На сердце у тебя пятно кровавое, а внутре гниль. Почи-истить, почи-стить надо, – пропел блаженный. – А нето изгниешь, изсмердишься. Болит брюхо-то, Самсон, почечник-то корчит? От грязиэто, почи-истить надо.

Еропкин так и замер. А еще бы ему не замереть!Почки у него и в самом деле ни к черту, а на левой груди имеется большоеродимое пятно винного цвета. Сведения верные, от Егора Тишкина получены.

– Ты кто? – выдохнул егопревосходительство с испугом.

Отрок не ответил. Снова возвел к небу синиеочи, мелко зашевелил губами.

– Юродивый это, кормилец, –услужливо подсказали Самсону Харитонычу с обеих сторон. – Первый день онтут, батюшка. Невесть откуда взялся. Заговаривается. Звать его Паисием. Давечау него падучая приключилась, изо рта пена полезла, а дух – райский. Божийчеловек.

– Ну на те рублевик, коли Божий человек.Отмоли грехи мои тяжкие.

Еропкин достал из портмоне бумажку, ноблаженный снова не взял. Сказал голосом тихим, проникновенным:

– Не мне давай. Мне не надо, меня МатерьБожья пропитает. Вот ему дай. – И показал на старика-нищего, известноговсему рынку безногого Зоську. – Его вчера твой холоп обидел. Дай убогому,а я за тя Матушке помолюсь.

Зоська с готовностью подкатился на тележке,протянул корявую, огромную лапищу. Еропкин брезгливо сунул в нее бумажку.

– Благослови тя ПресвятаяБогородица, – звенящим голосом провозгласил отрок, протянул к Еропкинутонкую руку. Тут-то и случилось чудо, о котором еще долго вспоминали на Москве.

Невесть откуда на плечо юродивого слетелгромадный ворон. В толпе нищих так и ахнули. А когда разглядели, что на лапке учерной птицы золотое кольцо, совсем стало тихо.

Еропкин стоял ни жив, ни мертв: толстые губытрясутся, глаза выпучились. Поднял было руку перекреститься, да не донес.

Из глаз блаженного потекли слезы.

– Жалко мне тебя, Самсон, – сказал,снимая с птичьей лапки кольцо и протягивая Еропкину. – Бери, твое это. Непринимает твоего рублевика Богородица, отдаривается. А ворона послала, потомучто душа твоя черная.

Повернулся Божий человек и тихо побрел прочь.

– Стой! – крикнул Самсон Харитоныч,растерянно глядя на сверкающее колечко. – Ты это, ты погоди! Кузьма! Берив сани его! С собой возьмем!

Чернобородый верзила догнал мальчишку, взял заплечо.

– Поедем ко мне, слышь, как тебя,Паисий! – позвал Еропкин. – Поживи у меня, отогрейся.

– Нельзя мне в чертоге каменном, –строго ответил отрок, обернувшись. – Там душа слепнет. А ты, Самсон, вотчто. Завтра, как утреню отпоют, приходи к Иверской. Там буду. Мошну принеси счервонцами золотыми, да чтоб полная была. Хочу за тебя снова Богородицупросить.

И ушел, провожаемый взглядами. На плечеюродивого – черный ворон, поклевывает плечо да хрипло грыкает.