Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин

(Звали ворона Валтасаром. Был он ученый,купленный вчера на Птичьем. Умная птица нехитрый фокус усвоила быстро: Мимизасовывала в плечевой шов зернышки проса, Момус спускал Валтасара, и тот летелна белую рубаху – сначала с пяти шагов, потом с пятнадцати, а после и стридцати.)

* * *

Пришел, паук. Пришел как миленький. И мошнупринес. Ну мошну не мошну, но кошель кожаный, увесистый Кузьма за хозяином нес.

За ночь, как и следовало ожидать, одолелиблаготворительного генерала сомнения. Поди, Богоматерино колечко и на зубпопробовал, и даже кислотой потравил. Не сомневайтесь, ваше кровососие, колечкоотменное, старинной работы.

Блаженный Паисий стоял в сторонке от часовни.Смирно стоял. На шее чашка для подаяний. Как туда денежек накидают – пойдет икалекам раздаст. Вокруг отрока, но на почтительном расстоянии толпа жаждущихчуда. После вчерашнего прошел слух по церквам и папертям о чудесном знамении, овороне с златым перстнем в клюве (так уж в рассказах переиначилось).

Сегодня день выдался пасмурный и похолодало,но юродивый опять был в одной белой рубашке, только горло суконочкой обмотано.На подошедшего Еропкина не взглянул, не поздоровался.

Что ему такое сказал паук, с момусовой позициибыло, конечно, не слышно, но предположительно – что-нибудь скептическое.Задание у Мими было – увести паучище с людного места. Хватит публичности, ни кчему это теперь.

Вот Божий человек повернулся, поманил за собойпузана и пошел вперед, через площадь, держа курс прямиком на Момуса. Еропкин,поколебавшись, двинулся за блаженным. Любопытствующие качнулись было следом, ночернобородый янычар пару раз щелкнул кнутом, и зеваки отстали.

– Нет, не этому, в нем благостинету, – послышался хрустальный голосок Мими, на миг задержавшейся подлеувечного солдатика.

Возле скрюченного горбуна юродивый сказал:

– И не этому, у него душа сонная.

Зато перед Момусом, пристроившимся поодаль отдругих попрошаек, отрок остановился, перекрестился, поклонился в ноги. ПовелелЕропкину:

– Вот ей, горемычной, мошну отдай. Муж уней преставился, детки малые кушать просят. Ей дай. Богородица таких жалеет.

Момус забазарил пронзительным фальцетом из-подбабьего платка, натянутого с подбородка чуть не на самый нос:

– Чего «отдай»? Чего «отдай»? Ты, малый,чей? Откуда про меня знаешь?

– Кто такая? – наклонился к вдовеЕропкин.

– Зюзина я Марфа, батюшка, – сладкимголосом пропел Момус. – Вдова убогая. Кормилец мой преставился. Семеро уменя, мал мала меньше. Дал бы ты мне гривенничек, я бы им хлебушка купила.

Самсон Харитоныч шумно сопел, смотрел сподозрением.

– Ладно, Кузьма. Дай ей. Да смотри, чтобПаисий не утек.

Чернобородый сунул Момусу кошель – не такой ужи тяжелый.

– Что это, батюшка? – испугаласьвдовица.

– Ну? – обернулся Еропкин кблаженному, не отвечая. – Теперь чего?

Отрок забормотал непонятные слова. Бухнулся наколени, трижды ударился лбом о булыжную мостовую. Приложил к камню ухо, будто кчему-то прислушивался. Потом встал.

– Говорит Богоматерь, завтра чуть светприходи в сад Нескучной. Рой землю под старым дубом, что поназади беседкикаменной. Там рой, где дуб мохом порос. Будет тебе, раб Божий, ответ. –Юродивый тихо добавил. – Приходи туда, Самсон. И я тож приду.

– Эн нет! – встрепенулсяЕропкин. – Нашел дурака! Ты, братец, со мной поедешь. Возьми-ка его,Кузьма. Ничего, переночуешь в «чертоге каменном», не растаешь. А ежели надул –пеняй на себя. Мои червонцы у тебя из глотки полезут.

Момус тихонько, не поднимаясь с коленок,отполз назад, распрямился и юркнул в охотнорядский лабиринт.

Развязал кошель, сунул руку. Империалов былонегусто – всего тридцать. Пожадничал Самсон Харитоныч, поскаредничал много датьБогородице. Ну да ничего, зато она, Матушка, для раба своего верного непоскупится.

* * *

Еще затемно, как следует утеплившись иприхватив фляжечку с коньяком, Момус пристроился на заранее облюбованном месте:в кустиках, с хорошим видом на старый дуб. В сумерках смутно белела колоннамистройная ротонда. По рассветному времени не было в Нескучном саду ни единойдуши.

Боевая позиция была как следует обустроена иподготовлена. Момус скушал сандвич с бужениной (ну его, Пост Великий), отпил изкрышечки «шустовского», а там по аллее и еропкинские сани подкатили.

Первым вылез немой Кузьма, настороженнопозыркал по сторонам (Момус пригнулся), походил вокруг дуба, махнул рукой.Подошел Самсон Харитоныч, крепко держа за руку блаженного Паисия. На облучкеостались сидеть еще двое.

Отрок подошел к дубу, поклонился ему в пояс,ткнул в условленное место:

– Тут копайте.

– Берите лопаты! – крикнул Еропкин,обернувшись к саням.

Подошли двое молодцов, поплевали на руки идавай долбить мерзлую землю. Земля поддавалсь на диво легко, и очень скорочто-то там лязгнуло (поленился Момус глубоко закапывать).

– Есть, Самсон Харитоныч!

– Что есть?

– Чугунок какой-то.

Еропкин бухнулся на коленки, стал руками комьяразгребать.

С трудом, кряхтя, вытянул из земли медный,зеленый от времени сосуд (это была старая, видно, еще допожарного временикастрюля – куплена у старьевщика за полтинник). В полумраке, подхватив свет отсанного фонаря, качнулось тусклое сияние.

– Золото! – ахнул Еропкин. –Много!

Сыпанул тяжелых кругляшков на ладонь, поднес ксамым глазам.

– Не мои червонцы! Кузя, спичку зажги!

Прочел вслух:

– «Ан-на им-пе-ратри-ца само-дер-жица…»Клад старинный! Да тут золотых не мене тыщи!

Хотел Момус что-нибудь позаковыристей достать,с еврейскими буквами или хотя бы с арабской вязью, но больно дорого на кругвыходило. Купил аннинских золотых двухрублевиков и екатерининских «лобанчиков»,по двадцати целковых за штуку. Ну, тыщу не тыщу, но много купил, благо добраэтого по сухаревским антикварным лавкам навалом. После пересчитает СамсонХаритоныч монеты, это уж беспременно, а число-то неслучайное, особенное, онопосле сыграет.

– Плохи твои дела, Самсон, –всхлипнул отрок. – Не прощает тя Богородица, откупается.

– А? – переспросил одуревший отсияния Еропкин.