«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

Роскошная, удивительная женщина! Художник она была и тонкий, и точный. Рисунок спектакля Ирина Сергеевна сделала прозрачным, светящимся… Сценарий «АБВГД», превратившись в пьесу «В дороге», воскрес».

В театре им. Моссовета мне сказали, что репетиции начнутся примерно через неделю. Розов еще вносил некоторые корректировки в сценический вариант своего сценария. А я отправился на съемки в Питер, где еще весной стал сниматься в музыкальной комедии на музыку Шостаковича – «Черемушки». Дней через пять, между съемками, решил позвонить в театр и поинтересоваться, когда предполагается первая репетиция «В дороге». И получил ясный ответ: «Репетиция у вас завтра в 11 часов утра». Съемка должна была быть закончена поздно ночью, так как в ней был задействован балет Кировского Театра оперы и балета после вечернего спектакля. Я засел за телефон и стал набирать домашний номер Ирины Сергеевны. Но телефон молчал. Я бросился к директору фильма и стал требовать, чтобы мне взяли билет на самолет в Москву на первый утренний рейс. Утром сразу после восьми я набрал номер своего будущего режиссера. К телефону подошла Ирина Сергеевна: «Доброе утро, Ирина Сергеевна. Это – Гена Бортников». «Доброе утро, Гена», – ответила она, в ее голосе была еле уловимая тревога. «Ирина Сергеевна, вы не очень обидитесь, если я задержусь минут на тридцать к началу репетиции? – «Что случилось, вы заболели?» – «Нет-нет, дело в том, что я в Ленинграде. Сейчас вылетаю рейсом в Москву, и как можно скорее буду в театре». После небольшой паузы я услышал спокойный голос Ирины Сергеевны: «Не волнуйтесь, Гена, мы начнем с другой сцены. Поезжайте домой, а завтра я вас жду к двенадцати часам. Вы успеете отдохнуть?» – «Конечно! Спасибо» – «Жду вас».

Повесив трубку, я стал анализировать наш разговор. Ни единой нотки раздражения. Наоборот, даже какая-то учтивость. И это: «Не в одиннадцать, а в двенадцать часов, вы успеете отдохнуть?»

Может быть здесь какая-то скрытая ирония? Нет! Все было сказано просто и по-доброму. Сидя в самолете и поглядывая в окно иллюминатора, я дал себе слово – никогда не подводить эту женщину, моего первого театрального режиссера, к встрече с которой вела меня судьба, соединив наши творческие судьбы на долгие десять лет, которые теперь кажутся мне одним прекрасным мгновением!

В те же годы я стал заниматься самовоспитанием. Стал бороться с катастрофическим неумением соблюдать режим дня в соответствии с движением стрелок часовых механизмов. Как-то опоздав на очередную репетицию, я посетовал на свой старенький будильник. Ирина Сергеевна отнеслась к моему «несчастью» с должным пониманием…

С тех пор я стал получать от нее в дар будильники различных конструкций, габаритов и внушительной силой звуковых сигналов. Эти подарки вручались мне регулярно: по случаю премьер, к государственным праздникам, включая дни рождения и встречу Нового года.

За несколько театральных сезонов у меня собралась обширная коллекция будильников, которые при одновременном включении могли составить конкуренцию звучанию мощного органа – гордости какой-нибудь областной филармонии.

Репетиции шли слаженно и увлекательно. Все актеры работали интересно. Розов появлялся очень редко. Да и то, когда было необходимо свести несколько сцен воедино, и нужно было посоветоваться насчет текстовых связок. Иногда не репетициях Розов что-то шептал Ирине Сергеевне, а она, покуривая папиросу, тихо и спокойно отвечала ему. Догадываюсь, что Виктора Сергеевича волновало то, что многие куски роли я до с их пор «разминал» и произносил текс импровизационно, то есть своими словами. Но на этот счет режиссер была спокойна. Для меня в начале работы над ролью текст не так важен. Я не заучиваю его, как обычно бывает. Я сразу создаю атмосферу, схему образа, расположение его в пространстве пьесы. Потом облекаю этот образ плотью. И вот уже текст, который написан драматургом, начинает вкладываться в уста персонажа, которого я еще неосознанно вижу в своем воображении. Ирина Сергеевна знала, что когда я осваивал общее пространство данной сцены, и действия мои совпадали с внутренним самочувствием героя, становясь осмысленно свободными, авторский текст сам собою ложился на мой язык.

Она очень тонко вела моих партнеров и меня к логическому завершению даже, казалось бы, незначительного отрезка роли, к той невидимой кульминационной точке, которая скрывала в себе правду, глубину и яркую органику существования.

Она не была на репетициях тем «эффектным дирижером», который в экстазе ломает свою дирижерскую палочку, кидает в угол свой пиджак и прерывает репетицию.

«Попробуйте еще раз, – мягко говорила она, если видела беспомощные глаза артиста, – успокойтесь и попробуйте еще». И только в конце репетиции давала дельные необидные для актера пожелания, а кому-то вручала исписанные ею по ходу показа листки с конкретными замечаниями.

Ирина Сергеева всегда была готова к репетиции, знала, чего она хочет, «дирижировала» репетицией внутренне насыщенно и педагогически мудро, логично и точно. В ходе репетиции она была опытным проводником, который вел нас по сложным неведомым путям к цели. Обладая тонким режиссерским тактом и бережно относясь к актеру, умело направляла. Кого-то иногда «в трудном месте» приходилось крепко брать за руку, не подавляя, а только корректируя. А как это важно. Когда наступило время, так называемого, режиссерского театра, Виктор Сергеевич Розов в следующих выражениях высказался об этой тенденции: «Режиссеры не хотели умирать в актерах, а требовали, чтобы актеры умирали в них. Многие и умирали». В режиссуре Ирины Сергеевны способному актеру не противопоставлялась режиссерская воля, задачей было освободить актера, увлечь его.

В то время стала бытовать легенда о некой возвышенно романтической влюбленности режиссера в актера, с которым она работает. Даже не склонный к сенсациям В. Розов открыто прокомментировал эту ситуацию:

«Ирина Сергеевна была прямо-таки влюблена в артиста Геннадия Бортникова. Нет, не как пожилая женщина в молодого мужчину, а как художник в свою модель, как мать в свое дитя. Она прощала ему все выходки, терпела капризы, и глаза ее сияли, когда она следила за его работой во время репетиций…».

Тогда сам я не мог объективно оценить эту ситуацию. Но я понимал, что в наших отношениях не было ничего исключительного с точки зрения возвышенного романтизма. Создалось некое культурно-смысловое творческое пространство, в центре которого оказался я. Видимо, знак, который я нес в себе, был дорог Ирине Сергеевне, и она желала вместе со мною читать этот знак, – расшифровывать его. Видимо, в нем она видела отражение своей мечты и то, что она понимала под словами «МОЙ АКТЕР», с которым планку преодоления можно было ставить высоко. Это были исключительные отношения с молодым учеником, который соответствовал ее школе, вкусу, мечте. Врожденный профессионализм в сочетании с яркой индивидуальностью позволяли чувствовать реальную перспективу совместного творчества.

«Все-все-все в жизни складывается чудесным образом!» – восклицал Розов. Теперь я могу сказать, дорогой Виктор Сергеевич: я поверил в судьбу. Она сплетала воедино меня и моих студийных учителей, судьбы которых пересекались в творческой молодости и зрелости с Ириной Сергеевной и Ю. А. Завадским. Казалось бы, случайные встречи тянули незримые нити и вплетались в драгоценное кружево жизни, творческой судьбы.

Моя актерская судьба по всем внешним признакам складывалась более чем удачно: с первых еще робких и неосмысленных шагов в театре мне посчастливилось встретиться не только с хорошей, но и со своей, то есть совпадающей с моим творческим материалом, драматургией, с доброжелательной, чуткой и требовательной режиссурой, с приветливым отношением товарищей–актеров, наконец, с довольно дружным зрительским признанием. Казалось бы, в чем сомневаться, чем тревожить себя? Но как трудно это сформулировать, прочувствовать до конца. Далеко не сразу, но однажды я все же почти физически ощутил вопрос, который поставила передо мной жизнь. Где корни твоего успеха? Подлинные ли это токи, идущие из глубин жизни, или наносное питает этот успех. Словом, кто ты? Молодой актер, случайно совпавший своими индивидуальными данными с модой дня или художник, в котором зритель угадал нужного собеседника, говоря старомодным языком «властителя дум».

Со временем я все чаще возвращался к лабораторным записям моего учителя в школе-студии МХАТ Михаила Николаевича Кедрова. И ярче всего в моем сознании высвечивался излюбленный кедровский образ: «травинка разрывает