«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

что Ирина Сергеевна состоялась как режиссер-постановщик со своим видением и отчетливым индивидуальным почерком. Это была жизненная реальность, которая в какой-то мере лишала Завадского привычной опоры в работе режиссера-помощника над своими спектаклями. Да, и актеры, пускавшие свои ростки на почве, обработанной Ириной Сергеевной, чувствовали себя увереннее в руках Завадского, который начинал собирать спектакль, подчиняя его окончательному замыслу.

Отсутствие Ирины Сергеевны особо ощущал и я, когда в начале работы над «Петербургскими сновидениями» лишился доброго взгляда из зала, который служил надежной опорой для того, чтобы обрести необходимую уверенность и силу. Думаю, что начиная работу над своим заветным «Гамлетом» с Бортниковым, Тереховой, Марковым, Ковенской, Бестаевой и другими, Завадский совершил тактическую ошибку, не убедив Ирину Сергеевну войти в его постановочный штаб. Начало работы обрело бы более четкое направление, и репетиции были бы предохранены от текучих случайностей, обидных и долгих пауз из-за физических недомоганий Мастера. Иногда мне казалось, что между Завадским и Ириной Сергеевной возникло какое-то отчуждение, хотя я понимал, что более преданного, достойного и мудрого человека и ученика у Завадского не было, но все же…

Восстанавливая, делая новую редакцию спектакля «Маскарад», сохраняя его фундамент в части – художника, композитора, главного героя, тем не менее Завадский не приглашает к совместной режиссуре И. С. Анисимову-Вульф, которая стояла у истоков режиссуры этой постановки.

Блистательный успех спектаклей Ирины Сергеевны на фестивале Наций в Париже и, мягко скажем, «холодноватый» прием «Маскарада» Завадского, недавно получившего Ленинскую премию в Москве. Неужели за всем этим скрывалось недостойное большого художника чувство ревности? Или активно поддержанный Ириной Сергеевной проект постановки Бёллевского «Клоуна», который имел ошеломительный успех у публики накануне начала репетиций «Петербургских сновидений» Завадского? Ох, как не хочется в это верить! Тем не менее, меня разлучили с Ириной Сергеевной на целых три года!

За время выпуска «Петербургских сновидений» Анисимова-Вульф поставила в театре лишь одну инсценировку по Тургеневу «Вешние воды». И только потом (не без труда) добилась постановки «Последней жертвы» Островского для своих актеров Талызиной, Бортникова, Маркова, Михайлова. Начались первые репетиции, радость от того, что мы все опять вместе! И вдруг, гром среди ясного неба… В конце апреля, по настоянию врачей, мне было предложено ненадолго лечь в больницу. Узнав, что и Раневская, по болезни, взяла небольшой тайм-аут, я согласился. Накануне первомайских праздников мне в больницу позвонила Ирина Сергеевна, справилась о моем здоровье (я, как мог, успокоил ее) и пообещала на днях навестить меня. Я всячески убеждал ее, что этого не следует делать, и что после праздников я уже выйду из больницы. Девятого мая, ближе к вечеру, ко мне зашел профессор И. Б. Розанов – врач Боткинской больницы, (он и его семья были моими друзьями), и предложил ехать к ним домой отметить праздник Победы, что я с радостью и сделал. И только поздно вечером за ужином мне решились сообщить о внезапной кончине Ирины Сергеевны.

Завадский считал своим долгом завершить начатую ею работу над спектаклем «Последняя жертва». Спектакль был очень богато оформлен. На сцене был выстроен павильон, представляющий собой сцену купеческого театра с золочеными порталами и аляповатыми ложами, с пунцовым бархатом занавеса и рисованными задниками. Мы вовсю играли в театр. Юрий Александрович даже Раневскую заставлял какие-то трюки делать – валяться на тахте, падать с нее. Откровенная клоунада. Раневская долго сопротивлялась, но потом поняла, что здесь это уместно. Меня же Завадский просто призвал к эксцентрике. Он заставлял меня метаться по всем этим двадцатиметровым декорациям, выскакивать из совершенно неожиданных мест – окон, балкончиков, лож, отплясывать на суфлерской будке.

Во время репетиций Раневскую конечно раздражало присутствие бесчисленных стажеров, студентов, журналистов. В возможно мягкой форме она заявила Завадскому, что «не хотела бы чувствовать себя старой цирковой лошадью, которую после долгого перерыва выпустили на манеж и все с любопытством ждут, сможет ли она выполнить трюки, которым ее когда-то обучили». Завадский оценил мрачный юмор актрисы, и действительно сократил до минимума посещения репетиций журналистами и почитателями. Спектакль получился ярким, театральным и имел бешеный успех.

После премьерных спектаклей мы, актеры, задерживались в театре и на этих скромных посиделках добрым словом поминали Ирину Вульф, которая навсегда вошла в наши судьбы. Однажды заглянул и Завадский. Он сел в кресло и с грустной полуулыбкой слушал и наблюдал за своими актерами. О чем он тогда думал?.. Бог весть…

Невозможно в небольшой главе рассказать о столь неповторимом человеке. Ирина Сергеевна была достойной героиней увлекательного, полного любви и трагизма, отчаяния и надежд, романа. Романа об актрисе, режиссере, талантливейшей женщине ХХ века.

«Глазами клоуна»

В детстве меня почему-то все называли клоуном. Когда я проказничал и смешил людей, когда меня журили за мои проступки или, когда я появлялся с подбитым глазом, мне говорили: – «Ну, что, доигрался, клоун?» Когда мама впервые привела меня в школу, необычно одетого для тех лет, мои сверстники, разглядывая меня, смеялись: «Посмотрите на него – клоун!». На мне был пиджачок в крупную клетку, бриджи, полосатые гольфы и высокие ботинки на шнуровке, на голове – темно-красная кепка с большой медной пуговицей на макушке.

Это прозвище прилипло ко мне. Я смирился с ним, и только иногда, чтобы подзадорить обидчиков, я произносил на непонятном им языке ругательные слова, которым меня научили мальчишки в неведомом им далеком городе. Постепенно взрослея и пытаясь что-то отстаивать, утверждая свое умение, я слышал: «Перестань, не будь клоуном!» Это прозвище стало для меня не столько оценкой моих внешних проявлений, часто неординарных поступков, но и первых серьезных размышлений об окружающем меня мире, оценке событий и взглядов на них. Но с годами это прозвище постепенно отошло от меня, ушло, оставшись где-то там, где было детство и только иногда, к удивлению, я оглядывался, услышав громкий окрик: «Эй, ты, клоун!» Вот почему много лет спустя, открыв свежий номер толстого журнала «Иностранная литература» и, увидев название: «Глазами клоуна», а рядом – имя серьезного немецкого писателя Генриха Белля, я с любопытством стал переворачивать первые страницы этого романа. Мог ли я предположить тогда, что герой романа Ганс Шнир и писатель, поведавший о его судьбе, станут моими добрыми друзьями.

Я буквально за несколько часов прочел роман весь целиком и сказал себе: – «Вот это я должен сыграть, это я должен осуществить!» В том, что я выведу на сцену клоуна Шнира, я уже не сомневался. Но тут началась моя маята, как говорится. Как провести пьесу по всем чиновничьим инстанциям? В первую очередь для цензуры это – роман западногерманского писателя. Я уже был наслышан о скандальных приездах Генриха Белля в Москву, о его высказываниях по поводу сложностей, которые существовали в нашей литературе и в нашем искусстве. Несмотря на то, что во время первых визитов, его называли другом Советского Союза, принимали с помпой, но отношение к нему было крайне настороженное. А для меня это был писатель, который, заразил меня, как говорил, Достоевский, глобальной идеей.

Я стал думать о постановке. Прежде всего необходимо было получить разрешение от автора. Я связался с Беллем. Это было чертовски сложно, но через какие-то каналы я нашел его адрес и написал ему о своем желании осуществить инсценировку его романа на сцене нашего театра. Вскоре пришло письмо от Белля, в котором он выразил свое согласие, а еще по телефону предупредил: «Это очень сложно, Геннадий». Сказал также, что он видел несколько постановок в Германии, и «они ему не очень…».

Я засел за инсценировку, к работе подключился профессор ГИТИСА Бенедикт Норд. В процессе работы над сценарием я регулярно посылал Беллю свои наброски. Наконец инсценировка была представлена театру – и, о чудо, Завадский и Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф дали добро на реализацию. Я приступил к работе, здесь я столкнулся с некоторыми необычными для режиссера трудностями. Специфика спектакля требовала определенных познаний в области пантомимы, искусстве цирковых трюков, эстрадного пения. Немалую помощь оказал мне режиссер цирка Ю.