«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

асфальт, прорастая сквозь него». Этот образ метко определяет конфликт искусственного модернистского творчества с творчеством, связанным с нерушимо развивающимися законами жизни. Традиция если к ней относиться творчески, способна преображать актера. Я испытал это на себе в первой же роли на сцене Театра имени Моссовета.

В студии меня справедливо упрекали за плохую дикцию, почти косноязычие, за угловатую, нелепую пластику. За все эти качества ставили снисходительную «тройку». Я расстраивался, но ничего поправить не мог.

И вот первая роль в театре – Володя в пьесе В. Розова «В дороге». Герой пьесы мне близок по всем статьям: сверстник, современник, с моим, казалось бы, психологическим складом, темпераментом… Но (тогда я еще этого не знал) играть то, что на первый взгляд особенно близко и понятно, всего труднее. Здесь-то и нужно быть честным до конца. В такой роли нельзя солгать. Отрезок жизни моего сверстника, предложенный Розовым, оказался невероятно трудным для меня, актера. Скорее чутьем, чем сознанием, я понял – спасение в верности методу Художественного театра. И стал искать правду сценического поведения, в тщательном отборе добывал «зерно» характера. Очень важно, что эти поиски поддерживала и направляла Ирина Сергеевна. И «кедровская травинка» проросла. Верность традиции – поиск в самой жизни – привела к явлению, которое до сих пор мне кажется чудом: зрители, товарищи, критика – все дружно отмечали, что в роли розовского героя я открыл в себе пластичность, оригинальный голос. И… это уж было совсем невероятно! – высший авторитет в предмете сценической речи, Е. Саричева похвалила мою дикцию.

Можно ли строить прогнозы по актеру на основании одной его роли, как это было после премьеры нашего спектакля «В дороге»? Тогда, похваливая меня, сразу же заподозрили в случайном и единственном совпадении с данными роли.

Критическому разбору всегда хочется верить. И актер верит. Часто бывает так, что веря без отбора, актер приходит в состояние полной растерянности. Залп критических статей, рецензий, реплик на каждый новый спектакль – тоже черта современности. Во время гастролей театра в Париже я читал такие эпитеты в свой адрес: «черная графика», «актер с пластикой черной пантеры». А наша пресса в один голос подчеркивала: «на сцену вышел неуклюжий, долговязый, с длинными руками». Что тут делать? Нельзя же слепо верить лишь в то, что тебе приятней. Я попытался разобраться. И вот, что понял: там меньше интересовал характер, больше – форма, техника, здесь – говорили о существе образа, о человеке. И, как бы ни ласкали слух эмоциональные сравнений с «черной пантерой» я предпочел прислушаться к слову о живом человеке.

Должен признаться, что не так уж много читал серьезных, доказательных, требовательных рецензий о своих работах, хотя на внимание печати пожаловаться не могу. Зато в один невеселый день на меня обрушили горы упреков. Я, признаюсь растерялся, но к счастью, мои старшие товарищи большие художники и педагоги не дали опустить руки.

«Дело актера, – сказал Завадский, – реагировать на критику следующей новой ролью».

«Затейник» и другие…

Во время обеда в ресторане «Савой», который устроил для Ирины Вульф, Завадского и меня Виктор Сергеевич Розов, после того как все трезво и объективно оценили успех наших больших гастролей в Париже, Софии и Ленинграде, он завел разговор о своей новой пьесе «Затейник», где, по его мнению, есть симпатичная роль для Гены – молодого паренька Эдика Беляева. Кстати, отношение Розова к этой пьесе всегда было неоднозначное. Он говорил: «Меня часто спрашивают, какую свою пьесу я люблю больше всего, я отвечаю: «первый акт «Затейника». Спектакль, поставленный впоследствии Ириной Сергеевной по этой пьесе, Розов принял полностью, включая дерзкий эксперимент с объединением двух персонажей в лице одного актера. Ирина Сергеевна нашла ключ к загадке, которая отделяла первую от второй части пьесы.

Прочитав тогда пьесу, я сразу понял, что студент Эдик мне мало интересен, а вот роль затейника Сергея в первом акте увлекла меня. Думая, как убедить автора пьесы и режиссера назначить меня на эту роль, в которой они меня не видели, промучился всю ночь и, наконец, пришел к гениальному по абсурдности выводу, что мне нужно просить для себя обе роли – Сергея и Эдика, два противоположных характера. Первое обоснование – Сергей не появляется во 2-м акте, а Эдуард – в первом. Второе – эти два героя по сюжету, несмотря на разницу в возрасте и большой временный разрыв, связаны одной группой персонажей. А здесь уже мерещится какой-то интересный ход, забавное решение. Мое предложение было поддержано Ириной Сергеевной, она считала, что роль Сергея мне по силам, и мы приступили к работе. И. Вульф собрала великолепный ансамбль: Дробышева, Плятт, Талызина, Сошальская. Моим партнером в сложнейшем первом акте стал Леонид Марков, дебютировавший в этой роли в театре им. Моссовета. Спектакль получился необычным, он привлек к себе новое поколение зрителя. В спектаклях Виктора Сергеевича Розова мне всегда было легко прочерчивать какие-то свои мысли через авторство драматурга.

Во втором акте «Затейника», в котором я играл студента Эдика, у меня была реплика: «Какая сегодня приятная погода». На одном представлении я произношу эти слова, и вдруг с колосников начинает литься вода. Позже я узнал, что сработала система пожарной сигнализации, хотя никакого намека на опасность не было. Я начинаю импровизировать: «Хорошая погода, но почему-то пошёл проливной дождь. Не везет! Неожиданности происходят не только в природе, а этот дождь я даже не знаю, с чем сравнить». И только я начинаю развивать тему плохой погоды, как вода перестаёт литься. Я произношу: «Дождь перестал. Какая сегодня приятная погода». Большей радости оттого, что я наконец снова могу вернуться к заученному тексту, я, по-моему, никогда больше не испытывал.

Играли мы «Затейника» много, возили на гастроли, частенько играли и в Вахтанговском театре. Был у нас в то время такой обмен с вахтанговцами: для пополнения финансового плана мы менялись сценическими площадками, и в выходной день того или другого театра играли на его сцене свой спектакль. Розов говорил, что иногда он заходил в театр, чтобы просто, как зритель посмотреть спектакль. Как-то пришел он в Вахтанговский театр, где, так уж случилось, мы играли юбилейное, кажется, сотое представление. «Помню, в какой глубокой и напряженной тишине шел этот спектакль», – вспоминал он.

Вообще в 1960-е годы в театре, в кино и вокруг них существовала тогда некая атмосфера эйфории романтического плана. Она сказывалась в восприятии публики, в ее реакции на каждое слово, новый поворот темы, который она, затаив дыхание, воспринимала взахлеб.

Драматург А. П. Штейн любил моссоветовский спектакль «Аплодисменты», полностью принял мою работу, что с благодарностью зафиксировал в надписях на подаренных мне своих книгах.

Это была моя первая встреча с драматургией А. Штейна. После розовского «Затейника» он предложил Анисимовой-Вульф свою пьесу «Аплодисменты». Кстати, Розова и Штейна связывали очень добрые дружеские отношения. После премьеры «Поющих песков» Штейна Розов в «Литературной газете» откликнулся очень теплой рецензией на спектакль. Пьеса «Аплодисменты» явилась для нас неожиданно стоящей особняком от привычной драматургии этого автора.

Пьеса о театре, с проблемой смены поколений, о взаимоотношениях людей театра. А тема «управленцев от искусства» была резко обозначена и предполагала довольно сатирическое звучание. На первом плане были взаимоотношения Отца и Сына. Отец – руководитель старого академического театра. Сын – нового молодежного театра. Эту пару играли Р. Плятт и я. В. Марецкая – преданную спутницу Плятта – стареющую многоопытную актрису. В спектакле играли замечательные артисты – Т. Бестаева, Н. Дробышева, В. Талызина и, конечно, И. Саввина, блистательно игравшая наивно-тупую и беспредельно злобную даму – воплощение местного театрального начальства. Замечательно решила И. С. Вульф начало спектакля. После открытия занавеса зритель видел совершенно пустую, раздетую от декораций сцену.

Полуспущенные сверху фонари, случайно оставленные лестницы, ведущие почти под колосники, кирпичная стена, на самом верху длинная дорожка, на которой осветители обычно правят свет на завтрашний спектакль. Спящий театр. И вдруг тревожные музыкальные аккорды, фонари