Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

величественные руины рыцарских замков, попадаю в вычерченные перспективы одного из самых загадочных городов мира, на котором лежит печать его создателя, неистового императора Петра I.

Итак, Ленинград. Город, который поначалу подавил меня своей холодной строгостью, но очень быстро покорил. Город, с которым судьба связала меня навечно.

Я буду пытаться постичь и раскрыть его необычную красоту в своих рисунках, офортах и холстах, но немецкий романтический и причудливый дух литературы, поэзии и изобразительного искусства останется со мной навсегда. Я буду забывать немецкий язык, которому с прилежанием обучался в детстве, но по-прежнему восхищаться им.

И строки замечательного поэта Александра Городницкого довольно чётко выражают мои чувства по отношению к этому языку:

Спасибо за урок. Пускай вернётся сноваНемецкий чёткий слог, рокочущее словоИз детства, из-за тридевять земель…

Итак, прощай, Дойчланд. Здравствуй, Россия.

И в тесноте, и в обиде

А он когда-то был солдатом,его бесчестила войнаи награждала грудь металлом —свинцом и золотом: герой!Герой прошёл, его не стало.Теперь – контора, геморрой…Глеб Горбовский

Положенную по армейским законам квартиру в Ленинграде отцу не дали. “Придётся подождать, товарищ полковник”, – с ехидной улыбочкой пропела канцелярская крыса военного ведомства. И бывший комендант поселяется с семьёй в шестиметровой комнатёнке, прилегающей к большой коммунальной кухне. Кухонная вонь просачивается через дверь; тесно, душно. И нас в этой каморке немало: папа, мама, сестрёнка, я и ещё Гордон и Леда – папины любимые спаниели. Леда через две недели рожает двенадцать щенят.

Отец молчит, мать ворчит, собаки лают, щенки пищат и беспрерывно фурят. Соседи за тонкой дверью что-то варят, жарят, парят. В конце концов с собаками пришлось расстаться. И вот через нескольких месяцев мучительного пребывания в этой комнатушке отцу предлагают вместо положенной квартиры ключи от двух двадцатиметровых комнат в большой коммуналке на Загородном проспекте или – снова ждать. Мать с отцом согласны на всё, лишь бы выбраться из этой пропахшей конуры. Вещей у нас немного, всего пара чемоданов с бельём и книгами. И вот мы в двух пустых комнатах, которые после шестиметровки кажутся залами. В каждой по два больших окна, из них виден купол Исаакиевского собора и, левее, купола церкви, стоящей на Сенной площади. Напротив тянутся крыши Технологического института.

В этой квартире мне придётся прожить шестнадцать долгих лет, и произойдёт много событий, прежде чем меня вышлют навсегда из Советского Союза. И опять я буду благодарен судьбе, потому что в стенах этой коммуналки произойдёт много жизненно важных событий и встреч, и я напишу множество картин, рисунков…

А пока в пустые комнаты втаскиваются кровати, шкафы и стол, за которым завтра вечером семья Шемякиных будет справлять новоселье, но не мы одни, а вместе с прилетевшей тётей Женей и её сыном Сашей (Вовочка уже в Московском цирковом училище).

Наша “воронья слободка”

Новоселье

Новоселье удалось на славу. Приглашённых не было. Мать с тётей Женей к вечеру изрядно устали. Намывали полы, окна, выметали пыль и паутину, возились у плиты, готовя праздничный ужин. А отец, гордый собой, был к вечеру пьян. Соседей по квартире было немало. “На тридцать восемь комнаток всего одна уборная”, – пел в своей песне Высоцкий. Ну, комнат было поменьше, а жильцов вместе с нами было двадцать пять человек, и на всех действительно приходился один туалет. Тётя Женя пьяная и радостная: накануне наконец-то получила алименты на сыновей аж за два года, поскольку исполнительным органам удалось вытрясти из её мужа-полковника солидную по тем временам сумму, которую она спрятала в лифчике, прикрывавшем внушительных размеров грудь.

Соседи, взволнованные прибытием столь значительного семейства аж из самой Германии, занявшего целых две комнаты, сновали мышами по коридору, заскакивали на кухню, по нескольку раз здороваясь с новосёлами. В большинстве состав соседей чинами и званиями не мог похвастать. Шофёр-дальнобойщик, жена кондуктора трамвая, просто шофёр с женой – учительницей первых классов, уборщица, моряк дальнего плаванья с женой-домработницей, парикмахерша с шофёром-таксистом, вахтёрша на пенсии с сестрой и матерью, привезённой из деревни. Но были три персоны, стоявшие особняком от перечисленной братии. Это престарелая графиня со своей племянницей и её дочкой.

Семейство полковника свою значительность продемонстрировало незамедлительно. К часу ночи, когда перебранка между моим отцом и матерью была в разгаре, отец, рыча, хватался за но-жи, а я вопил, чтобы папа не убивал маму, тётя Женя обнаружила пропажу алиментов. Брань мгновенно утихла, все ринулись искать пропавшие деньги. “Женя! Деньги же были в лифчике! Они должны быть там!” – тревожным голосом говорила мама. “Ну на, смотри! Где они?!! Где?!!” – орала могучая тётя Женя, разрывая пополам лифчик и обнажая грудь, где никакой наличности не было. Отец напялил на себя китель, украшенный орденскими колодками, и, выскочив в коридор, орал: “Запирайте входные двери, будем обыскивать соседей!!!”

Испуганные физиономии соседей, высунувшиеся из приоткрытых дверей комнат, мгновенно исчезли. “Я сейчас вызываю наряд милиции”, – кричит отец и направляется в дальний конец коридора, где расположен единственный на всю коммуналку телефон. “Миша! Не надо никого вызывать!” – кричит отцу вышедшая из туалета повеселевшая тётя Женя и, затащив отца в комнату, хохоча трясёт перед моими родителями рулоном свёрнутых денег. Рулон солидный (сталинские деньги были крупными по размеру). “Женечка, где ты их нашла?” Моя весёлая тётя наклоняется к уху моей матери, что-то шепчет и затем громко хохочет. Отец с пьяной улыбкой смотрит на красавиц сестёр, ничего не соображая. Оказывается, тётушка, скрутив деньги в рулон, посчитала, что пребывание их в лифчике небезопасно, и сунула рулон – гораздо ниже. А решив облегчить пузырь, обнаружила исчезнувшие деньги.

Итак – хеппи-энд? Нет, соседям не пришлось спать в эту ночь. Было решено выпить за найденные алименты, и через час, переругавшись окончательно с отцом, разбив бокалы, опрокинув стулья, мать, пока папаша ищет, чем её убить, хватает с вешалки отцовскую папаху, сшитую из дорогого каракуля, бежит на кухню и поджигает её на газовой плите. Папаха дымит, отец вбегает в кухню и трезвеет от ужаса. Его любимая папаха, сшитая из специально привезённой для него с Кавказа шкурки молодого ягнёнка! Папаха горит, ватная подкладка дымит, мать злорадствует, отец со слезами в голосе кричит через коридор: “Женя! Женя! Иди сюда! Смотри, что Юля делает с моей папахой!”

Тётя Женя, войдя на кухню тяжёлой поступью, подходит к сестре, выхватывает горящую, дымящуюся папаху и, присев на корточки, тушит огонь. И, поднявшись, с хохотом протягивает мокрую папаху отцу. Мать тоже хохочет, отец ругается, соседи, затаившись за дверями, слушают, как справляет новоселье значительное семейство.

Чарующая кривизна, пугающая прямолинейность и красота сквернопахнущего канала

Силуэты немецких городов времени моего отрочества обладали причудливым рваным контуром – результат советских и американских бомбардировок. Небольшие городишки, в которых