Анархизм - Алексей Алексеевич Боровой

ее – выявлять и представлять волю определенного общественного класса как в собственных партийных организациях, так и в соответствующих государственных и муниципальных учреждениях.

Сама же партийная организация в процессе дальнейшего развития приобретает следующие характерные особенности.

A) Члены партии, вступая в парламенте (центр современной партийной жизни) в сотрудничество с представителями иных враждебных партийных организаций, утрачивают чистоту классового идеала. Вначале представляемые классом, врываются чуждые им государственно-парламентские ноты, вырабатывается эклектическая, с урезками и оговорками, практическая программа действий (отличная от теоретической, сберегаемой для парадов), которая при слабости партии становится настолько эластичной, что постепенно утрачивает специфический классовый привкус и может быть подогнана к общему уровню программ, выработанных большинством парламента.

B) Представительство интересов становится сложной дипломатической миссией, требующей не столько ясного сознания классовых интересов, сколько умения проникать в мысли противника, улавливания шансов разнородных программ и искусного использования промахов противника. Подобная миссия не может быть поручена любому, для нее требуется известный образовательный уровень, умственная дрессировка, интеллигентность. Представительство становится профессией; образуются партийные комитеты, канцелярии, сформированные наполовину на бюрократических, наполовину на филантропических началах, с неизбежной иерархией и столь же неизбежным паразитизмом. Представительство в парламенте становится соблазнительной карьерой.

Партийные организации наполняются людьми, чуждыми своим классовым происхождением, своим «бытом», даже своей подлинной «психологией» (для партийного человека довольно внешнего сочувствия – принятия программы) тому классу, интересы которого они представляют. Так у партийного человека между его экономическим положением и его идеологией может не быть никакой связи. Миллионеры и нищие могут быть членами одной партии. Столь же разнородны и клиенты последней.

Разросшаяся партийная организация превращается в совершенно самостоятельную среду, которая, хотя и прислушивается к хору классовых голосов, но в большинстве случаев имеет свое предопределенное мнение, выработанное передовыми мыслителями, дискуссиями и турнирами партийных людей, партийной прессой. Мнение это становится обязательным правилом поведения для людей класса. Постепенно представительство вырабатывается в тяжелый самодовлеющий аппарат, оторванный от экономической основы и тем не менее претендующий управлять классом.

Так рождается партийная гегемония.

С) Обособление партийного механизма и своеобразное его рекрутирование порождают еще одно любопытное явление.

В партийной организации, заполненной «интеллигентскими профессионалами», царит культ разума (партийного), – вера в его неограниченную силу и пренебрежительное отношение, если не совершенное игнорирование реальных запросов жизни. Партийная работа всегда носит характер отвлеченности, схематизма. Партийные рационалисты обладают секретом и монополией социологического прогноза. От дня образования партии до достижения «конечных целей» им известно все наперед. Этим поверхностным универсализмом подготовляется партийный авантюризм, те, в сущности, безответственные выступления, которые являются самой страшной язвой партийной жизни. Партийные мудрецы на основании произвольных построений и столь же произвольных истолкований их, провоцируют класс на выступления, быть может, чуждые реальным условиям, в которых он живет.

Ни одна партия не может дать такого богатого материала для иллюстрации намеченных положений, как политическая партия пролетариата.

Это объясняется, конечно, прежде всего потому, что вследствие отсутствия соответствующей подготовки, именно рабочий класс породил те влиятельные социалистические штабы, которые взяли в свои руки всю инициативу классовой пролетарской политики.

Коммунистический манифест был не только указанием на новые методы исследования общественных явлений, он был также гениальной попыткой социологического прогноза. В нем пролетариату были показаны и освещены не только его прошлое и настоящее, но предуказаны и будущие судьбы. Отвлеченные спекуляции мыслителя сковывали пролетариат раз навсегда определенными методами борьбы с капитализмом. На иные возможные побеги пролетарского самосознания было заранее наложено veto. Борьба классов была объявлена борьбой политической, ближайшей целью пролетариата должно было стать образование самостоятельной политической партии и завоевание демократии[20].

И социал-демократия с увлечением пошла на завоевание «государства». По выражению бывшего с.-д. Михельса, для социал-демократии стала «высшим законом боязнь потерять своих избирателей и свои средства».

Но для успешного завоевания парламента социалистическая партия должна была отказаться от отстаивания классовой платформы в чистом виде и перешла к политике оппортунизма.

Когда-то старый Либкнехт протестовал против оппортунистической политики, на которую, по его убеждению, неизбежно обречена любая социалистическая партия в парламенте. «Священные принципы, серьезная политическая борьба, – говорил он, – понижаются парламентскими стычками; между тем в народе поддерживается иллюзия, что рейхстаг может решить социальный вопрос…» Но это… было давно. С тех пор утекло много воды. Шумели «молодые» в 1891 году, упрекая вождей германской социал-демократии за то, что они убивают революционный дух партии и обращают ее в партию мелкобуржуазную. С «молодыми» было покончено. Старый же Либкнехт обвинил их в анархизме, Бебель пугнул техническим могуществом современного государства, и спокойствие было восстановлено. С тех пор в увлечении борьбой со смутьянами и Либкнехт, и Бебель не раз были уносимы «реформистским потоком, и иной раз трудно было отличить аргументацию Фольмара или Бернштейна от аргументации ортодоксального центра»[21].

Р. Михельс в исследовании о германской социал-демократии замечает, что дети партийных социалистов, вышедших из рабочей среды, вырастают в новой среде и, если не приобретают симпатий к новому классу, то обнаруживают совершенный политический индифферентизм. Таким образом, от буржуазии откалываются элементы, чтобы встать в социалистические ряды; поднявшиеся из пролетариата пристают к буржуазии. Михельс, указывая, что из 81 представителя социал-демократии в рейхстаге 22 занимаются свободной профессией и буржуазными занятиями, 24 – предприниматели, и только 35 – подлинные рабочие, меланхолически замечает: «Первоначально пролетарская фракция становится все более и более мелкобуржуазной». Но такой или приблизительно такой состав имеют все социалистические партии.

Бюиссон пытался, возражая противникам социалистического парламентаризма, объяснить этот несоциалистический характер социалистической партии. «Критики забывают, – писал он, – что страна состоит не из одних рабочих, и что парламент должен быть занят общими вопросами, прежде чем приняться за социальные реформы».

И клиентела социалистической партии растет неограниченно. «Парламентский социализм, – писал Сорель, – говорит на стольких языках, сколько у него родов клиентов; он обращается к рабочим, к мелким хозяйчикам и крестьянам. Вопреки Энгельсу, он занимается фермерами, то он патриот, то он яро выступает против армии. Никакое противоречие не успокаивает его – опыт показал, что во время избирательной кампании возможно собрать силы, которые, собственно говоря, должны бы были высказаться против марксизма. И этим же объясняются и успехи социал-демократии, ее Пирровы победы»… «Возрастающему успеху социал-демократии, – писал недавно один из постоянных обозревателей германской жизни, – ничто так не содействует, как та энергия, с которой он подставляет за последние годы на место классового идеала общепрогрессивный. Рядовой избиратель голосует не за «экспроприацию экспроприирующих» и не за демократическую республику…»

В этих условиях от социалистических представителей, претендующих на действительную роль в парламенте, требуется прежде всего искусное сочетание социализма с разнородными принципами.

Примерами могут служить министериализм в лице Милльерана, бриандерия, легко освободившаяся от всех социалистических покровов, жоресизм, оправдывавший любой шпионаж (в армии) для спасения радикального министерства Комба. Последнее было столь зазорно, что даже Каутский писал: пусть Жорес спас министерство (заседание