Анархизм - Алексей Алексеевич Боровой

И до тех пор, пока мы будем жить в классовом государстве, парламент будет верными отражением воли сильнейшего класса, которая, конечно, не желает, да и не может быть «народной волей».

Являя собой не более как «бумажное представительство штыка, полицейской дубинки и пули», парламентское большинство «делает излишним кровопролитие», но не в меньшей степени является решением силы, чем декрет самого абсолютного деспота, опиравшегося на самую могущественную из армий.

Парламент является, таким образом, прежде всего учреждением социальным, а не политическим, и представляет интересы не государства, а интересы отдельных общественных групп или в конечном счете наиболее сильной из них.

Эту идею проводили в своих трудах такие выдающиеся государственники, как Лоренц Штейн или даже консервативный Рудольф Гнейст.

В нашем капиталистическом обществе сильнейшей из групп является буржуазия, и ей принадлежит и верховный голос, и верховная власть, и «народная воля».

Она создала парламент, избрав его своим орудием борьбы, она в своих приходах защищала его в Англии против Тюдоров, во Франции связала всю свою историю с историей Генеральных штатов, в парламенте же она санкционировала политические завоевания своей победоносной революции конца XVIII века. Ей по праву должен принадлежать и принадлежит современный парламент, а вместе с тем и ключи к «народной воле». «И до тех пор, – справедливо говорит Левердэ, – пока общество остается буржуазным, представительство его, называемое национальным, необходимо будет таким же, т. е. буржуазным. Если же представительство имеет буржуазную сущность, то оно будет поддерживать, вопреки всему, притязания имущих классов против домогательств труда, последнему нечего ожидать от него. Это столь же фатально, как падение камня… Адвокаты пролетариата… будут лицами, ходатайствующими за других овец пред волками…»

И каким беззастенчивым поруганием против других общественных групп ни было бы решение буржуазного парламентского большинства, оно всегда выходит под ярлыком «народной воли» и потому священно для всех сознательных и бессознательных апологетов современного государства. И если вчера еще многие из тех адвокатов, людей либеральных профессий или партийных крикунов и политиканов, которые населяют парламенты, казались народу жалкими дармоедами, сегодня, облаченные в священные мантии носителей «народной воли», они объявлены неприкосновенными, а решения их, исполненные «государственной мудрости», подлежат беспрекословному исполнению. И, как ни далека ваша собственная воля от воли этих пигмеев, внезапно возомнивших себя титанами, как ни противоречащих законы и мероприятия лучшим и заветным стремлениям вашего ума и сердца, вы будете раздавлены железной рукой исполнительного механизма, если ослушаетесь этих господ и поступите так, как вам диктует ваша совесть.

Но если бы мы вообразили, что каким-нибудь непостижимым волшебством фикция обратилась в наиреальнейшую действительность и парламент чудесным образом получил бы возможность отражать «общенародную волю», то и тогда было бы величайшим заблуждением полагать, что парламент стал бы прибежищем слабых и угнетенных, оплотом против правительственного деспотизма. Такие упования обнаружили бы только решительное непонимание самой природы современного государственного механизма, потому что парламент далеко не есть слуга народа, оберегающий его вольности против тиранических поползновений правительства, а есть сам правительство, сам орган государственной власти.

Мало этого: эволюция государственной власти в странах раннего конституционного развития, как Англия или Америка, там, где закладывались первые камни современного парламентаризма, нас совершенно убеждает в том, что с каждым днем все более и более парламент уступает свое прежнее фактическое преобладание правительству.

«Авторитет и сила парламентских учреждений, – пишет Еллинек, – везде падают… конституционное развитие сопровождается непрерывным возрастающим усилением правительственной власти».

И если мы обратимся к изучению уже ставших классическими работ Вильсона, или Брайса, или таких образцовых новейших исследований, как труды Сиднея, Лоу Лоуэлля, или нашего соотечественника Острогорского, мы увидим, что в Америке все наиболее сложные и серьезные вопросы государственной жизни передаются парламентским комитетам, председатели которых назначаются единоличной властью парламентского спикера, что в Англии вся фактическая власть перешла в руки кабинета; в парламенте хозяином является правительство, которое смело диктует ему свои желания, пользуясь монопольным положением. Контроль парламента – лишь нарядная фикция; на практике парламент послушливо санкционирует любые декреты правительства. То же явление, то есть постепенное исчезновение парламентской инициативы и фактическое упразднение его как контрольного органа за правительством, наблюдается и во Франции.

Неудивительно, что конституционное правительство наших дней является безответственным деспотом, неограниченным владыкой, перед которым стирается в прах «народная воля», представляемая парламентом, и который разливает благодеяния вдохновляющему классу, беззастенчиво угнетая в то же время другие группы, вредные или опасные с точки зрения его классовой философии. В руках современного конституционного правительства сконцентрированы такие могучие средства воздействия на всю народную жизнь, что прежние абсолютные монархи «Божией милостью» кажутся жалкими пигмеями рядом с этими новыми «капиталистической милостью» великанами[17].

Чрезвычайно любопытно, что в оценке этого явления сходятся нередко самые разнородные наблюдатели современной политической жизни.

Такой трезвый, осторожный, научный исследователь, как Еллинек, говорит о чудовищном росте исполнительного аппарата, о деспотизме конституционного правительства почти в одних и тех же выражениях, что и пламенный трибун, проповедник Кропоткин. Оба признают, что современные министры могущественнее Людовика XIV.

Мы не будем останавливаться на том, что осторожные государственники и публицисты называют «недостатками парламентаризма».

С тех пор, как толки о кризисе, переживаемом современным парламентаризмом, стали общим местом, – уже не только анархистская, но и буржуазная литература дала целый ряд красноречивых страниц, раскрывающих нам язвы, которые несет парламент в общественную жизнь. У нас в руках неисчерпаемое богатство данных, собранных на почве кропотливого анализа механизма современных политических партий, изучения самого процесса избирательной кампании. И нужно быть неизлечимо предубежденным в пользу парламента или совершенно слепым человеком, чтобы после знакомства и с этим материалом отрицать, что вся парламентская жизнь построена на подкупах, насилии и лжи.

Всюду, где воцарился парламентский режим и где механизм политических партий имеет определенную хронологическою давность, другими словами, всюду, где политическое зодчество находится в руках профессиональных политиков, мы видим картины систематического подкупа населения, открытого и грубого преследования своих личных интересов, давления администрации, видим «политиканов» и «марионеток».

Чтобы убедиться в этом, вовсе не надо читать «анархистов». Довольно пробежать такие спокойные и солидные исследования, как книгу Брайса, Ш. Бенуа и особенно книгу Острогорского «О демократии и организации политических партий», где дается богатейший, почти исчерпывающий материал для суждения о политических обычаях и порядках избирательной борьбы в Англии и Америке[18]. «Недостатки» парламентаризма неотделимы от самого существа парламентарной демократии. Она сама есть великое зло.

* * *

Осуждая парламентаризм, анархизм осуждает и тот механизм, который лежит в основе его – механизм политических партий.

Партия – в условиях современного правового государства – есть орган политического представительства интересов определенной общественной группы или общественного класса[19].

Таким образом, партия становится аппаратом приспособления к государственно-правовому строю. Она есть группировка людей, примыкающих к общему политическому мировоззрению, объединенных однородной программой и подчиненных однородной, дисциплин. Задача