Симметрия желаний - Эшколь Нево

сказала она, – я перестала верить в религиозные обряды уже в восемнадцать лет. Но только через три года в первый раз попробовала пиццу.

– Пиццу?

– Ну да, она же не кошерная. Это было в Гиватаиме. Я так торопилась, что обожгла язык расплавленным сыром, и была уверена, что это Бог меня наказал. Поэтому я выждала еще несколько месяцев. А потом купила юбку-брюки. И стала ее носить, правда только в университет. А в прошлом году купила свои первые джинсы, и небеса на меня не обрушились. Все это не могло не повлиять на образ моих мыслей. В результате я покинула общину.

– Чтобы сделать то, что ты сделала, нужна большая смелость, – сказал я (подумав про себя, что я со своей нерешительностью наверняка застрял бы в Бней-Браке).

– Под конец вопрос о смелости уже не стоял, – сказала она. – У меня просто не осталось выбора.

– Возможно, так в жизни и происходит, – сказал я. – Пока не настрадаешься, пока не достигнешь дна, так и не соберешься ничего изменить.

– Не знаю, – тихо отозвалась она. – То, что ты говоришь, звучит как-то безнадежно. Ты всегда такой пессимист?

* * *

К моему великому удивлению и вопреки застенчивости, сквозившей в каждом жесте Хани, вечер мы закончили в постели. «Пойми, – призналась она, распуская свой конский хвост и рассыпая по плечам золотисто-медовые волосы, – я на пять лет отстала от сверстниц. Мне многое приходится наверстывать».

Я не был у нее первым. Но я был первым, кто доставил ей удовольствие. По крайней мере, если верить ее словам. В ее неофитском энтузиазме было что-то заразительное. Все, чем мы занимались, было ей в новинку. Оральный секс. Мотель в Эйн-Кереме. Одинокая скамейка на скале с видом на море в мошаве Бейт-Янай. Все эти «волшебные» места она воспринимала как действительно волшебные, без кавычек. Она никогда не ходила на полуночный сеанс, чтобы посмотреть «Шоу ужасов Рокки Хоррора». Не знала, что певцы Эхуд Банай и Меир Банай – два разных человека. Она мечтала, что на Новый год мы пойдем танцевать в «Колизей». Я объяснил ей, что «Колизей» давным-давно закрыли. Она ответила, что знает, но в газетах, которые она на протяжении нескольких лет читала тайком от матери, столько писали о вечеринках в «Колизее», что постепенно в ее сознании соткалась фантазия о том, как она в новогоднюю ночь будет до упаду танцевать там под музыку диджея Илана Бен-Шахара (только его и никого другого) и окончательно распрощается с религией.

– Слушай… Можно разузнать, вдруг Илан Бен-Шахар работает на Новый год в каком-нибудь другом клубе, – предложил я.

Но она печально покачала головой и сказала:

– Можно, конечно, но это будет не то.

В итоге в канун нового тысячелетия мы принарядились как на вечеринку, взяли CD-плеер на батарейках, два динамика, диск с хитами 80-х в аранжировке Илана Бен-Шахара и по ступенькам вскарабкались на площадь Атарим, туда, где раньше был «Колизей». Место выглядело таким же грязным и заброшенным, как всегда, но Хани это не волновало. В ней жила мечта, и она была полна решимости воплотить ее в жизнь в мельчайших деталях.

В одиннадцать двадцать мы через разбитое окно влезли в темное чрево мертвого клуба.

В одиннадцать двадцать пять мы подсоединили плеер к динамикам, и Хани принялась раскачиваться под хит группы Duran Duran «Девушки на пленке».

В одиннадцать пятьдесят пять мы включили радио, чтобы услышать обратный отсчет времени до наступления нового тысячелетия.

Ровно в полночь мы слились в долгом-долгом поцелуе в окружении электрических проводов, битого стекла, кусков штукатурки, рваных афиш с Грейс Джонс и пивных бутылок, от которых уже даже не пахло пивом.

В половине первого, когда мы собирались спуститься с площади, позвонила ее мать.

Это был ритуал. Мать звонила ей каждую ночь и осыпала ее оскорблениями. На этот раз, словно почуяв материнским сердцем, что дочь наверху блаженства, она пронзительно завопила:

– Шлюха! Хана, ты знаешь, что ты шлюха? Ну-ка объясни мне, чем ты отличаешься от шлюхи?

– Но, мама… – слабо запротестовала Хани.

– Нет, Хана. Не спорь. Просто объясни. Ты спишь с мужчиной, ты спишь с ним в его доме. Знаешь что? Ты хуже шлюхи, потому что шлюха хотя бы берет за это деньги. А с тобой можно бесплатно.

– Хватит, мама, – взмолилась Хани.

– Я тебе покажу «хватит»! Я слышу музыку. Ты последний стыд потеряла, Хана? Ты отмечаешь христианский праздник? Знаешь что? Давай уже, крестись, и дело с концом! Все равно твой парень даже не еврей, не так ли?

Хани не ответила. У нее не осталось сил даже на умоляющее «хватит». Она лишь глубоко дышала в трубку и позволяла матери изрыгать все новые и новые оскорбления, пока та не рявкнула: «Слышать о тебе больше не желаю! Не жди, что я еще тебе позвоню!» Этой фразой неизменно заканчивались их ночные разговоры.

– Не понимаю, почему ты не скажешь ей, что я еврей?

Мы медленно брели по улицам, полным веселящихся людей. Прошли мимо дома, из окон которого доносилась песня Робби Уильямса.

– Не знаю, – сокрушенно отозвалась Хани.

– Почему ты позволяешь ей так с тобой разговаривать? Зачем вообще отвечаешь на ее звонки?

– Потому что она… Она так… поддерживает со мной связь. Теперь мы так общаемся.

Из соседнего дома тоже слышалась песня Робби Уильямса. Ритмичная, радостная, торжествующая.

Хани прижалась ко мне. Она не дрожала, не плакала.

– Прости, что испортила тебе вечер.

– Ничего ты не испортила.

Я крепче обнял ее за плечи и почувствовал в груди легкую теплую волну. Как после рюмки водки. Я не знал, как назвать эту теплую волну. Печалью? Жалостью? Любовью? Я не имел понятия, как долго продлится это чувство, но боялся, что оно разрушится, стоит мне увидеться с Яарой. Даже если вокруг нас будут люди и все они будут обсуждать нос Иланы. Даже если за весь вечер я не перекинусь с ней ни словом.

Все то время, что я встречался с Хани, меня не оставляли мысли о Яаре. Напротив, они одолевали меня с удвоенной силой. Я думал о Яаре, когда в «Колизее» целовал Хани. Я думал о Яаре, когда занимался сексом с Хани. Я думал о Яаре, когда был с Хани в мотеле в Эйн-Кереме. Я помнил, что собирался свозить туда Яару, но не успел. Я думал о том, какие чувства испытывал бы сейчас, если бы напротив меня сидела она и смотрела на меня своими зелеными глазами. Если бы она сняла очки.

Я стыдился этих мыслей. Стыдился того, что время