Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

на большой камень, чтобы можно было сесть. Ноги не держали. От телефона, кроме света, толку не было: в пещерах они не работают. Хотя в некоторых случаях, если есть железные конструкции, то сигнал как-то по ним может просочиться через небольшой слой породы в метр-два, а в рыхлых известняках и больше. Но не здесь, где до поверхности от сорока до восьмидесяти метров. Галькин давно сел, а со своего Мур без всякой надежды послал эсэмэс деду, потом выключил его и сунул в тепло за пазуху – зарядки процентов тридцать, надо экономить.

В полном мраке начала наплывать жуть. Галька шмыгнула и придвинулась под самый бок. Негодяйка. Ревела, конечно, когда Мур высказал все, что думал насчет ненормальных младших сестер, от которых одни проблемы.

Вот что Мур ее не узнал – так это понятно, видел всего раз, тогда в логу, да и то одни глаза над краем капюшона. И не рассматривал ее вовсе, надо было не рассматривать, а вытаскивать к скорой, засранку эту тяжелую и костлявую. Но почему Галька его не узнала? Или узнала, и все это – с контролерами, со слезами, с цеплянием за руку – притворство? Или, дура маленькая, просто не знала, как назвать себя?

Холодно как! На ощупь они пересели на рюкзаки – под Гальку еще Мур подсунул раскрытый учебник – и накрылись зеленой шубой, чтобы хоть немного обогреваться под ней теплом дыхания. Была бы свечка, тогда б вообще не мерзли… И не так страшно было бы, как в полном мраке. Теперь они сидели, прижавшись друг к другу, и ждали, когда их найдут.

Какой позор.

Потому что Мур не отметил лаз, из которого они сюда выползли, а из грота их расходилось – как дырок в сыре. Оставалось только ждать. Самим соваться в любую щель нельзя. Найдут и там в итоге, эта пещера истоптанная, и даже в Заповедку часто ходят спелеологи. Надо набраться терпения. Но вдруг по выходным в эту часть пещеры никто не ходит?

В полной тишине капала вода. Не только из «органной трубы», а, кажется, отовсюду. Эхо капель множилось, сбивало с толку. Клонило в сон. Мур сперва-то пару часов проверял ходы метров на пять-десять, перекрикиваясь с Галькой, прислушиваясь – не слышал никаких людей. Орал изо всех сил, звал – без толку. Скоро закроются кассы, пройдет последняя экскурсия – и дальше что? И почему их не ищут? Почему не хватились на выходе, что двоих не хватает? Ведь есть подземный закон: сколько в пещеру вошло людей – столько и должно выйти. Даже по билетам… Они не покупали билеты. Парень в синей куртке просто втолкнул их вдогонку уходившей экскурсии и крикнул: «Маша, у тебя еще двое». А Маша могла и не услышать.

Не надо волноваться. Дед знает, что он в пещере. И если Мур не позвонит, не вернется домой – дед поднимет тревогу. Так что надо просто ждать. Только как же тут холодно! И – да, страшно.

Галька была молодец, не ныла. Она притулилась к Муру, скрючилась вся для тепла и дышала себе за ворот куртки. Шуба пахла новогодними мандаринками, пахла Долькой, и потому казалось, что та где-то тут, рядом, стоит во тьме и подслушивает.

– Ты раньше была тут?

– Нет.

– А мы с клубом спелеологов в каникулы в Большую Мечкинскую пещеру поедем.

– Я тоже хочу.

– А Долька не хочет.

– Долька темноты боится. Ой… Слышишь?

Мур прислушался: капель, шорохи. В пещерах часто блазнит.

– Ничего я не слышу. Ты зачем шубу эту зеленую у нее украла?

– Да чтоб она выздоровела – настоящим горным девкам отдать.

Ну вот, опять горные девки. Мур знал теперь, что эти девки, как Хозяйка у Бажова, ищут холостых парней, влюбляют в себя, испытывают трудными заданиями – вроде как замуж выйти стремятся. Но на самом деле все это обман: зачем им замуж, бессмертным? И как, если на самом деле они бесплотные? И тут он понял, как и зачем. В «Малахитовой шкатулке» все написано, если вчитаться. Там в семье мастера, который общался с Медной горы Хозяйкой, потом девочка родилась красивая-красивая, ни на кого не похожая, и мать говорила, мол, будто подменил ей кто девчонку. В итоге та девочка превратилась в красавицу в малахитовом платье и ее потом вместе с Хозяйкой видели у Медной горы. Значит, так горные девки и размножаются: вселятся в обычную девушку, а потом вот и дите будет, только матерям оно чужое, подмененное. Ужас. Этого не может быть на самом деле.

Но в Ергаче… Толком не вспомнить, будто память кто-то подтер. Он помнил морок сознания, помнил, что действовал как во сне. А Долька была не Долькой, а куклой вселившейся в нее Егоши. Мур потрогал «Когтистую бабушку», чтобы успокоиться. Но разве Долька помнит, как в нее что-то вселялось? Муру казалось, что она ничего не поняла, забыла.

– Это Долька тебе велела?

– Я сама. Вдруг поможет.

– В чем?

– Нельзя горными хозяйками притворяться. Они не простят. А Долька вон даже трусы зеленые носила. Дура крашеная.

– Почему крашеная?

– Потому что на самом деле у нее волосы белые, как у меня. И глаза не зеленые, а серые. Мама даже плакала, что Дольке противно быть настоящей. Да блин, у нее даже имя – и то не настоящее. Не Долька она, а Дашка. Вот и достукалась.

Может, Долька правда где-то перешла границу, заигравшись в зеленоглазую Хозяйку? И в ней на самом деле оставалось мало настоящего? Потому и стала уязвимой для Егоши? Или Егоша напала на нее из-за самого Мура? Как разобраться?

Да еще горные эти. В полном мраке в горных хозяев верилось на триста процентов. Наверняка вон смотрят из тьмы… Мрак. Полный. Абсолютный, как смерть. А ведь это жуть как она есть! Сердце пропустило удар. Так, тихо. Спокойно. Дышать ровно. Нельзя пугать Гальку.

Минуты три – хотя кто их считал, подземные минуты – Мур слушал хорал капели, думал о том, почему мастер, которому он отдал дедову работу, назвал его, Мура, отца горным. И почему мама давным-давно сбежала от него из Перми. Неужели дед вот этак, как в сказе Бажова, прижил ребенка с горной девкой? И если его отец – горный, то кто же тогда Мур? Да ведь горные девки не вселяются же в парней? Если отец – человек и это все фольклор, уральские выдумки, значит, и он сам нормальный, обычный, как все. Надо у деда наконец все выспросить. Но как было бы круто, если бы отец правда был горным… Это ж любые проблемы можно решить, любые самоцветы добыть… Наверное… Найти бы его. Он бы все объяснил… Минуты тянулись и тянулись. Ноги совсем застыли, руки он грел дыханием. Потом спросил:

– Кто такие горные?

– Ты что, дурак? Кто же их в горе-то вспоминает?

– Это фольклор.

– Кто бы говорил. Слуш, Мурчисон[26], а нам самим никак не выбраться?

– Почему «Мурчисон»?

– Долька злится, что ты пермским геологом хочешь стать.

– Пусть сама едет, куда хочет. Выздоравливает и едет. А мне тут надо быть.

– Она одна боится ехать. Говорит, она по жизни вагончик, а не паровоз… Она вообще трусиха… Ой. Опять. Слышишь? Тут кто-то есть.

– В пещерах всегда так кажется.

– Что-то шуршит… Я уже давно шаги слышу. Я… Боюсь. Очень. Мурчисон, давай выбираться.

– Обсуждали уже. Нельзя.

– Страшно тут.

– Пещера.

– А тебе не страшно?

– Больше стыдно. В клуб спелеологов третий месяц хожу, дед геолог-спелеолог – и на тебе, в экскурсионной пещере заблудился.

– Это моя вина.

– Сказала бы раньше про шубу спрятать – придумали бы вместе что-нибудь. Вообще-то в пещере нельзя мусор оставлять. Никакой, и…

– Вот опять. Слышишь?

– Капает, и все.

– Идет кто-то. Дышит.

– Блазнит, – сказал Мур. – Звуки сплошных сред. Породы ползут, трескаются. Каждая трещинка – это инфразвук, что мы уже…

– Чего это ты сейчас сказал? Кто ползет? А! Смотри… Там свет! – и Галька вскочила и бросилась в сторону слабого желтоватого отблеска из какой-то дыры: – Люди! Ау! Подождите! Мы тут!

Мур выпутался из Долькиной шубы, скомкал и закинул ее куда подальше – горные девки, заберите и простите ее за притворство; схватил рюкзак с камнями и помчался, спотыкаясь на обломках и щебенке, за Галькой. Свет! Да где же? А вон! Галька на четвереньках пробиралась по какому-то лазу, неважно, какому, ведь впереди был свет, очерчивал сияющим контуром ее шапку.