Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова

Нет.

Ни за что.

Но где же набраться воли, характера, сил? Он не боец. И защищает его от Егоши только вот древняя «Когтистая бабушка» – Мур сквозь куртку потрогал ее на груди и чуть утешился. Гнейс еще в кармане потрогал, которому около трех миллиардов лет. Успокаивает сразу.

Зимой, когда Егоша, грязная и старая, лежала в бочке, а Мур назвал ее росомахой, он вроде бы жалел ее. Хотел как-нибудь помочь. Если не спасти, так успокоить. Но сейчас, вспоминая, как быстро румяная, живая Долька сделалась бледной и восковой, того гляди растает, – понимал, что помогать Егоше выше его сил, как выше сил и возможностей расчистить ее лог от кладбищ, плотин, дамб, коллекторов и вернуть Егошихе первозданную свободу, чтоб текла себе, сверкая на солнце, чистая, по песку и камешкам – в большую Каму… Чего и удивляться, что Егоша людей ненавидит! Ведь гнилой ручеек, закиданный мусором, собравший стоки грунтовых вод с кладбищ, заводов, жилых массивов, жалкая жилка, что осталась от древней речки, течет в трубу коллектора, как в могилу, а оттуда трупным ядом – в Каму и дальше.

Понимание, как Егоше плохо, больше не вызывало жалости – после того, как Мур посмотрел в мертвые, пустые глаза тех людей в аэропорту, в которых она влезала, посмотрел на лужу Долькиной крови под школьным стулом. Да как же сделать, чтобы Егоша исчезла? Упокоилась в подмирье или где там ей надо упокоиться?

– Уходи, – прошептал он, будто Егоша могла его услышать. – Ты не должна быть здесь.

Трамвай равнодушно катил к вокзалу. Речка Перминка под землей текла в другую сторону. Снег падал.

Да никому Егоша ничего не должна. Зачем ей вообще считаться с людьми? Она мстит. И что, с ней надо сражаться, как герои фэнтези-саг, защищая якобы невинное человечество? Найти в тайных горных пещерах заветный меч-кладенец? Что-то он плохо представлял, как стал бы гоняться с острой железкой за плешивой и, когда ей надо, невидимой доисторической росомахой. И, главное, для чего? Ведь если Егоша – зло, то его сами люди веками творили. Но… Нынешние люди ведь ей ничего плохого не делали, они лишь унаследовали этот давно испорченный мир.

Сверху еще гуще посыпались крупные белые хлопья. Город за грязным стеклом стал исчезать словно под гигантским ластиком – остались едва намеченные карандашом линии на грязном ватмане. Мур сдуру представил себе гигантскую росомаху из грязных снежинок, занявшую промежуток от асфальта до туч, мягко ступающую по городу. Изнутри плеснуло кислым ужасом, но воображение несло дальше. Шерсть Егошиного брюха космами снегопада цепляется за крыши, столбы, провода… Лапы с неслышным хрустом давят автобусы и машины, ежащихся людишек, кто подвернулся – вернее, давят в них все хорошее и доброе… А они и не замечают, едут и бегут себе дальше. Раздавленные. Минут пять он потом внушал себе, что нет, это не всерьез, просто фантазия, – но так и не убедил. Потому что снег – это вода, а Егоша любой водой пользуется, как захочет. Захочет – разрастется во весь снегопад. И черт их знает, какие егоши водятся в дождях и снегопадах, в обычных и подземных мелких речках, в Каме, в Неве… В морях и в тучах. В каждом цунами… Мур одернул себя. Хватит фантазировать. Это все снег. Это все погода давит. Ну и то, что Долька как-то жутковато болеет и что дед прихворнул. Вот наступит настоящая весна, и все будет хорошо.

От трамвая до вокзала через бесконечную площадь он мчался, ссутулившись и натянув капюшон до носа. Уже знакомый вокзал с громадными буквами «Пермь II», уже знакомый, сквозь снег казался порталом в иные миры. В самом деле, что это значит: «Пермь Вторая»? Может, это еще одна, совсем другая, нереальная? Другой город? Под вокзалом лабиринт туннелей, там только разок сверни не туда – и, может, в самом деле выйдешь в другой мир? Или в Подземлю? Надо попробовать. Меч-кладенец поискать.

Но не сейчас. Его в Кунгуре ждут. Поэтому Мур порадовался, что в зияющие пещеры под синими буквами «Тоннель» не надо, взбежал по лестнице и через главные двери вошел в кассовый зал. Свет, люди, тепло. И мартовское небо не валится на голову мягкими хлопьями. Отряхнул снег с капюшона, купил билет – а, еще есть время на кофе! Купил стаканчик в зале ожидания, отошел к большому окну на перрон. Снег все валил. Таял, едва коснувшись слякоти на асфальте. На вкус кофе был как земля. Будто туда Егоша плюнула. Он поставил стаканчик на подоконник. Надо успокоиться. О чем бы подумать? Посмотрел вокруг – зал ожидания старинный, еще с царских времен, часть старого вокзала, встроенная в советский вокзал. А еще есть «Пермь Первая», исторический вокзал у Камы, неподалеку от Разгуляя, нарядный, как из мультфильма по русским сказкам. Может, когда-нибудь будет и «Пермь Третья»? Он поймал сознание на том, что оно вкладывает вокзалы и времена друг в друга, как матрешки, и за «Пермью Третьей» уже складываются из звезд, металлических ферм и детских кубиков «Четвертая» и «Пятая» – мозг шел на любые хитрости, чтобы хоть ненадолго забыть о Егоше.

За огромным окном – перрон, дальше – рельсовые пути во все стороны света. Вроде бы там свобода. И снег. Поэтому нет свободы, и куда ни беги, везде настигнет эта тварь, которой что-то от него надо, которую не видит никто, кроме него и деда. Но дед относится к ней все равно что к морозу или оттепели, ну есть и есть, она ведь для него всегда была, с детства. И горные девки для деда как будто реальность, и Суседушко, и черт знает кто еще. Но деду они привычно безразличны, как самому Муру – соседи в многоэтажке или люди вон вокруг, чужие все…

Ой. Красиво как! Это… Это же… Похоже на сказочный фильм.

Девочка.

Просто девочка. За окном на перроне, под крупным снегом – девочка в белой шапке, вся заснеженная, как в шубе, подставила лицо снегу и ловит снежинки на ресницы. И никакого дела ей нет ни до людей вокруг, ни до проходящего по дальнему пути грязного товарняка и остального неправильного мира. У нее свой, хороший. Только она и снежинки. Мур раньше тоже так умел: увидел что-то хорошее и враз напрямую к нему подключился… Теперь уже никогда, наверное, не будет так хорошо, как в детстве. Пусть бы девчонке везло подольше.

Запиликала музыка, и объявили посадку. Народ повалил наружу. Мур вышел на перрон в ближнюю дверь и сразу посмотрел, где девочка, не приснилась ли – нет, есть на самом деле! Она так и стояла, смотрела сквозь свои снежинки на ресницах на подтягивающийся состав. Мур прошел совсем близко – на щеках у девчонки крупные капельки от снежинок, под ними – редкие светлые веснушки. Худенькая, лет тринадцати. Глаза серые, ясные. Сама на снежинку похожа. Что она делает одна на вокзале? Может, подойти – так ведь напугаешь… Поезд остановился и открыл двери. Девчонка вздохнула, деловито смахнула снежинки, попрыгала, стряхивая снег с себя и с плотно набитого рюкзака, сняла шапку – светлая растрепанная косичка змейкой выскользнула на волю, – стряхнула с шапки целую метель, надела и пошла к вагону. И правда одна едет.

Мур поднялся сразу за ней, посмотрел, где села, и сам сел так, чтобы присматривать. Хотя какая от него польза? Чем он ее защитит, если что? Разве что кого ранцем с бронзой по башке может треснуть. Мало не покажется.

Динамик над головой прокудахтал что-то, а белый перрон, рябящий от черных следов, уже плавно-плавно поплыл назад – Мур и не заметил, как поезд тронулся. Снег вот-вот растает, черные следы исчезнут, и на перроне ничего не останется от тех, кто сел в поезд и уехал. Так и всю жизнь человек проживает: наследит, как умеет, натопчет в тающей слякоти, но только шагнет за край – и следа как не бывало. Да в общем-то, хоть не в снег, а в горячий асфальт следы впечатывай, хоть петроглифы на скалах выбивай – разница невелика. Все дело ведь в шаге за край… Только не на поезд этот шаг, а в никуда… В ничто…

А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Как же ему уже осточертели эти депрессивные мысли! Ну да, мир поломанный, и что? Другого нет. Просто его надо починить,