Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

Много посетителей и в зале, посвященном экспонатам архитектурных проектов. Эти проекты несколько сложны для обычного зрителя. Здесь есть планы современных жилых кварталов и чертежи послевоенных односемейных домов, окруженных садами, и в этих домах много окон. Они выглядят почти как те стеклянные дома, о которых мечтал великий польский писатель Стефан Жеромский[51]. Посетители выставки с гордостью смотрят на эти жилищные проекты для еврейского населения свободной Польши будущего, когда упразднят скученность домов на улицах Крохмальна и Смоча, где расположены самые темные подвалы гетто. Но когда это произойдет и кто из нас доживет до этого?

В разделе конструирования машин представлены таблицы с чертежами различных механизмов, но разобраться в них могут только специалисты.

Похоже, что люди уходят с выставки полные впечатлений и даже на улице продолжают еще долго обсуждать различные картины и проекты. Все просто отказываются верить, что подобные произведения могли быть созданы в стенах гетто, тем более в нынешних условиях постоянной охоты на людей, голода, эпидемии и террора. И тем не менее это факт! Наша молодежь предъявила ощутимые доказательства своей духовной силы, силы сопротивления, мужества и веры в новый, более справедливый мир.

Многие посетители уходили с сияющими от гордости лицами. Другие выглядели серьезными и сосредоточенными. Я также видела несколько человек со слезами на глазах, одним из которых был седовласый профессор Майер Балабан. Он казался глубоко взволнованным, стоя перед оригинальным стилизованным еврейским плакатом и читая про себя вполголоса прекрасный текст Авдия[52]. У меня сложилось впечатление, что он читал этот текст снова и снова, как будто пытаясь запомнить своевременные слова пророка:

За насилие над братом твоим Иаковом покроет тебя стыд,

И ты будешь истреблен навеки.

В тот день, когда ты стоял в стороне,

В тот день, когда чужеземцы уводили его людей.

И вошли чужеземцы в ворота его

И Иерусалим по жребию делили,

Ты был с ними заодно…

И как ты мог стоять на перекрестке,

Истребляя тех, кто спасся;

И как ты мог выдавать своих,

Чудом спасшихся в день бедствия.

Сегодня во время дежурства я заметила, что несколько десятков человек останавливались, чтобы посмотреть на один и тот же плакат. Еврейская буква, выделенная в цитируемом тексте, нарисована таким образом, что напоминает руки, протянутые в молитве. Посетители, должно быть, знали иврит, и я видела на их лицах чувство удовлетворения, смешанное со страхом перед дерзостью молодого художника[53].

1 октября, 1941

Нацисты строго следуют еврейскому календарю. Вчера перед заходом солнца, во время молитвы Кол Нидре, открывающей службу Дня Искупления, вывесили большие белые плакаты с печальным объявлением о том, что до 5 октября жители правой стороны Сенной, участков улиц Геся и Мурановская и ряда домов у границ гетто должны покинуть свои квартиры.

Таким образом, выкуп, который заплатили жители этих улиц, оказался напрасным: то, чего все боялись, действительно случилось. Сначала началась паника, но, как только наступила ночь, подвал нашего дома наполнился молящимися и послышались звуки сдерживаемых причитаний. Поглощенные молитвами, они на время забыли, что их окружало. Снаружи перед дверью выставили охрану, чтобы предупредить их, если на улице появится какая-нибудь немецкая тварь.

Как бы для того, чтобы подчеркнуть грустное настроение нашего народа, весь день без перерыва лил дождь. Отец весь день просидел в подвале и молился Богу, а мама искала новую квартиру. Она пока ничего не нашла, но принесла домой новую печальную весть. Похоже, нацисты собираются ликвидировать так называемое Маленькое гетто и добавить к Большому гетто только улицу Хлодная и дальний конец Желязной.

Стена Варшавского гетто

Этот слух подтверждается тем, что христианские жильцы этих двух улиц получили приказ о выселении до 15 октября. Жителям улицы Сенной должны быть предоставлены квартиры на Хлодной. Но это будет позже, а пока надо найти крышу над головой. Завтра утром мы все, и я в том числе, отправимся искать квартиру.

3 октября, 1941

Из нашего дома выехало большое количество жильцов, но мы до сих пор не можем найти квартиру. Сегодня вместе с моей тетей Люсией я весь день ездила на рикше, но ничего не нашла. Полученные мною адреса, как оказалось, находятся в самых отдаленных уголках гетто. Сначала мы «заехали» на улицу Ставки[54], где нам сказали, что свободны три комнаты, но это были три грязные дыры в стене, а на кухне не имелось водопровода. Местность вокруг совершенно безлюдна, кругом руины и груды пепла. Ближайшие средства связи, то есть ближайший «Кон-Геллерс», находятся в нескольких кварталах отсюда. И за эту квартиру просят двести злотых в месяц. Потом мы вышли на улицу Налевки и увидели комнату с кухней на пятом этаже, тоже полуразрушенную. На улице Смоча нам показали комнату, где еще лежало тело человека, умершего накануне вечером от тифа. Хозяйка сказала нам, что комната освободится, как только уберут труп.

Мы быстро убежали оттуда и прекратили дальнейшие поиски. В данный момент, когда я пишу эти строки, родители ищут жилье. Я попросила всех своих друзей, парней и девушек, помочь нам. Хорошо, что им хотя бы не приходится искать квартиры.

6 октября, 1941

Вчера мы пребывали в состоянии полного отчаяния. Телега с нашей мебелью была готова, и мы планировали временно поселиться в комнате моей одноклассницы Зоси Захейм на улице Панской, 24. Внезапно прибежала моя подруга Оля Шмушкевич и сообщила, что нашла для нас две комнаты в большой уютной квартире на улице Лешно, где есть даже пианино.

Изможденная лошадь с тяжело нагруженной телегой свернула на улицу Хлодная. Нам всем пришлось подталкивать ее. Мы видели еще несколько групп людей, помогавших полуживым кобылам.

Отец пока остается на Сенной, так как немцы приказали всем дворникам-евреям не покидать свои посты, пока их не заменят дворниками-неевреями. Таким образом, отец сейчас живет один в пустом доме. Сегодня я принесла ему немного еды и побыла с ним некоторое время. Улица Сенная имеет пугающий вид. Весь район, в котором всего несколько дней назад кипела жизнь, теперь опустел. Посередине улицы установлен забор из колючей проволоки. Время от времени появляется вооруженный нацистский охранник, польский или еврейский полицейский. Окна везде закрыты, а проемы заклеены бумагой. Еврейские санитарные отряды полностью продезинфицировали все дома перед передачей их в пользование арийскому польскому населению.

На некоторых балконах до сих пор стоят ящики