Путь к вершинам - Геннадий Петрович Исаков

ответить? Разве расскажешь о том, что значат для тебя привычные с детства тепловозные гудки, отчетливее слышные ночью, когда подолгу не гаснет смешанный с гуденьем звон пролетевшего скорого, а в отдалении рождается и нарастает новый. Колеса целуются со стыками так, словно огромный молот бьет по рельсам. Куется нечто неоглядное, нужное всем, и душа тянется встать вровень тому…

Если бы Блохин не пытался влиять на меня так откровенно, я бы скорее прислушался к нему. Тоже подался бы в изобретатели. Для начала предложил бы сваливать лес автогеном — при условии, что ученые додумаются обезопасить огонь. Или сконструировал безбензиновый автомобиль-ромбобиль. Каждую неделю брал бы по пачке бланков для заявок, и столь же регулярно мне бы возвращали их.

— Это, молодой человек, было известно еще в 1907 году.

4

Рельсы неуклонно придерживаются берега реки, стороной обходя курчавые сопки. Вода выбрала оптимальный, отшлифованный веками вариант трассы, ее не перемудрить.

Нашим рейсам до океанских далековато, верст полтораста каждое тяговое плечо. Затверженный маршрут обрывает сны стуком вызывальщицы в окно: собирайся! А ты, как пионер, всегда готов. Минута — и за порог. Жаль, что не удается купить приличную кожаную «шарманку». Она не только удобнее сумки, она — отличительный знак профессии.

— Прогулял небось до петухов? — взыскательно вопрошает Блохин. — Нельзя. Пусть подружка учитывает нашу специфику. Ты не шалтай-болтай, а советский железнодорожник.

В том, что касается работы, он строг, слова находит значительные, даже официальные. А подружка… Старое не забылось, новое не пришло.

Стучат колеса, дребезжит лист обшивки, посвистывает воздуходувка. Эти звуки и даже гул дизеля скоро становятся привычными и как бы неслышимыми, вроде тиканья часов. Лишь сбой в их потоке, перемена ритма настораживают. Нет, все в порядке, это начинается Каргасокский перевал.

На него ведет исключительно извилистая колея. Поезд, будто поднимаясь по винтовой лестнице, оказывается порой сразу в трех кривулинах. Вот-вот завяжется в узел. Тут тебе угон, и боковой износ, и выкрашивание рельсов, если смотреть с путейской точки зрения. На обвальных участках постоянно срезают и укрепляют скалу — с нее валятся камни после каждого дождя. С Каргасока поезда спускаются, намертво зажав тормоза, сыплющие искрами из-под колес и потому похожие на огнедышащих драконов. Красивое зрелище!

Мне все это хорошо и доподлинно известно. Этот околоток не зря называют самым трудным на всей дороге. Забот не по горло — по самые уши. Уму непостижимо, как на нем добиваются нулевой оценки состояния пути (она не как в школе, а тем лучше, чем ниже). Двенадцать лет назад отец принял этот перегон с двумя сотнями баллов. Теперь-то все выверено, в аккурате и в ажуре. У пассажиров чай из стаканов не расплещется, катишь как по бархату…

Путейцы толпились у моста через безымянный ручей. Сильна и коварна струя, неутомимо рвущаяся из нутра земли. Наледи недавно вытолкнули и свалили, порвав провода, несколько столбов связи. Когда перемерзает сток по отводному лотку, начинается аврал: не дай бог зальет, размоет путь, такую кашу не сразу расхлебаешь. Сколько уж раз поднимали отца ночью, и он уходил, шурша брезентовым плащом.

Сегодня его бригада устраивает новую нагорную канаву, на случай ливней. Сам он стоял на обочине, пережидая наш поезд, и не оглянулся. Не подсказало ему сердце, кто грохочет в его владениях. Когда я проводил его взглядом, пока желтые жилеты путейцев не загородила очередная скала, Блохин закряхтел:

— Не отвлекайся, едрены палки, ты на посту.

Он непрерывно давил на педаль, не жалея песку для лучшего сцепления колес с рельсами. Надсадно, готовый задохнуться, ревел дизель… Кажется, проехали.

Хорошая жизнь — скорость за восемьдесят! Распугали ворон со столбов, они суматошно кидаются вслед, но не могут угнаться за нами. Летим быстрее, чем крылатые. Заяц, еще по-зимнему белый, рванул в кусты, сгинув, растворившись в них.

Этак, пожалуй, и пробег, и тонна-километры, и в топливе экономия наберутся. Диспетчеры могут работать, когда захотят! Иной раз они хуже всякого врага, из-за них больше стоишь, чем двигаешься. Может, сегодня дадут «зеленую улицу» до Тургутуя?

Но вдруг — сглазил, право, сглазил! — замигал желтый.

Прием на боковой путь с остановкой, хотя участок впереди свободен. По прямому пути открыли зеленый. И — слитая масса грома и стали идет на обгон, только пыль веревочкой завивается…

— Опять Казачку подфартило. Еще срочнее нашего, порожняк под руду, — вздыхает Блохин, сводя брови в узел.

Чтоб ему, этому Казачку!.. Он подхватывает тяжеловесы чаще других и все проводит минута в минуту, с лихой небрежностью. Берут его в обратный рейс с ходу — он умудряется в режим времени укладываться. Ты загорай, а он ту-ту! Везучий, ничего не скажешь. Заядлый анекдотчик, но не только юмором одарен. На технических занятиях шпарит как по писаному, вызванный после того, как двое-трое механиков почесали затылки и развели руками, поставленные в тупик изощренными вопросами инструктора.

У него наставник был хороший, Макаров, «профессор тяговых наук», как его почтительно называли. Дело знал, машину содержал как игрушечку. «Да у тебя паровоз особый, экономный, и вообще», — говорили ему. Он демонстративно пересел на другой, похуже. И опять отличается, торжествует: «От человека зависит!» И щелкает крышечкой именных часов, полученных от министра, как бы ставя точку.

Однажды застал Казачка страшный ливень в пути. Отводы захлебнулись, вода пошла поверх рельсов. Он успел сбавить ход. А тут со склона сопки оборвался, пополз пласт камней и песка. Стукнуло только в тележку первого вагона, без большого вреда, а на скорости наверняка б перевернулся… Единственное, считай, опоздание допустил против графика, да и то похвалили за бдительность, за реакцию, уберегшую от беды. Или у чужого поезда заметит дымящую буксу, там раскаленная шейка оси уже на грани отвала, — опять благодарность. Точно под парусом несется с попутным ветерком.

Блохин, я вижу, вдвое больше сил кладет, старается, собственные карты вождения составил, рассчитанные по метрам и секундам и с учетом погоды, примерно по сорока параметрам. Все на заметку взял, как заправский бухгалтер. Но результаты у него вечно чуть-чуть пониже, хоть разорвись. Вот снова диспетчер ножку подставил.

Держат нас бессовестно долго. Пользуясь передышкой, отбежал бы по-жеребячьи в сопки, где пробиваются зеленые ростки, которым скоро быть цветами, окунулся бы в картавый гомон грачиных березняков. Настроение такое — все б обнял, всему рад.

— Заповедь не забыл? — в сердцах говорит Блохин. Учит почище вытирать между клапанными коробками, жалюзи включать вовремя, ни на градус не перегревая воду и масло, муфту обязательно проверять на каждом перегоне, причем ночью выходить для осмотра только с лампой-переноской.

Я не нуждаюсь в ликбезе, сам ученый, а он распаляется, остановиться не может. Встал Казачок