Путь к вершинам - Геннадий Петрович Исаков

успел остановить кощунство: сталагмит хрустнул. Петрович вырвался и презрительно протянул обломок:

— Нате возьмите, че вы…

Жулька тотчас же облаяла его.

Подтаявшая наледь стала скользкой, как лягушачья кожа. Насекая ее топориком, Беломестнов молча довел Петровича на веревке до уреза пещеры и отвернулся от него.

Простить он не смог. На следующий же день проводил Петровича к автовокзалу, испытывая и облегчение, и досаду, непривычное ощущение не поддающейся разгадке тайны.

Помахивая сумкой, племянник шел поодаль, одинокий и какой-то сиротливый, совсем не празднующий освобождение.

Сейчас Петрович начал казаться Беломестнову не таким уж рослым: пацан пацаном. Тощеватый, по возрасту неуступчивый, в меру, как это у них принято, лохматый. Были, конечно же, были у него добрые мечты — а они всегда оставляют, не могут не оставить след! Почему же его судьба неразглядима, как на передержанном негативе? Чья рука протянется к нему, когда он вдруг поскользнется на своем безалаберном пути?

А путь пред ним лежит нелегкий, дальний…

Автобус уже тронулся. Беломестнов кинулся наперерез, его толкнуло обрешеткой радиатора. Он застучал кулаками по жестяной стенке и, придерживая открывшуюся дверь, с отчаянием и решимостью позвал Петровича.

Тот медленно поднялся и шагнул к выходу.

МАЛАЯ АРЕНА

Кризис наступает у Паничкина быстро, в конце второго — начале третьего круга. Тяжелеют, неохотно отрываются от дорожки ноги, сдавливает грудь. Но он терпеливо ждет. Знает, что вскоре им обязательно овладеет какое-то отупение, блаженное равнодушие к окружающей обстановке и к самому себе. Какая-то невесомость, похожая на космическую, сменяющая неизбежные при выходе на орбиту перегрузки.

Он будет механически заведенно вращаться вокруг поля, выталкивая себя навстречу ветерку, очистительно продувающему вечерний город. Потом начнет накапливаться усталость. Но пока что еще вполне и даже очень можно «достать» вон того долговязого юнца, который мелькает впереди, с демонстративной небрежностью засунув руки в карманы яркой ветровки, но со стариковской расчетливостью проходя повороты по экономичной внутренней кривой.

Дорожку в прошлом году покрыли «арманом», сквозят швы между его неровно уложенными прорезиненными листами. Понятно, не для чемпионов сделано. Чемпионы пользуются услугами главной арены, ухоженной до блеска, а здесь и так сойдет. Здесь ни трибун, ни раздевалок, ни душа, ни массажиста с психологом. И полагаться можно только на себя, на собственный характер.

Юнец оглянулся, прибавил, зачастил, высвободил руки. Самолюбивый, не желает сдаваться, думает, все ему нипочем. А расстояние между ними продолжает сокращаться…

Паничкин долго держался вплотную за нечаянным соперником, дыша ему в спину и, похоже, надоев тому до крайности. И удовлетворенно, отмщенно вернулся к прежнему размеренному ритму. А когда, выполнив пятикилометровую дневную норму, перешел на шаг, это стало знакомо ощущаться почти как неподвижность.

Вот бы сказать юнцу, что Паничкину под шестьдесят! Не поверит, не захочет поверить. А взять его на марафон — выдохнется, погнавшись за кем-нибудь из лидеров, видал Паничкин таких шустряков. Ноги у них длинные, дыхание короткое. Самолюбие — штука неплохая, но надо распорядиться им с толком. Иначе никакой атлетизм не поможет.

Бег, бег, бег… Как изменяет он жизнь, как великодушно позволяет наступить второй молодости!

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Случились у Паничкина крупные неприятности на работе. Из машинистов-инструкторов его поперли, можно сказать с треском. За необеспечение безопасности движения поездов. Проще, за то, что один из его подчиненных гавриков зевнул и врезался во вставший не перегоне состав. Для ликвидации последствий понадобилось вызывать восстановительный отряд. А непосредственно перед тем они вместе отмечали день рождения, Паничкину стукнуло полста…

На круглой дате все и переломилось. Если бы не начал бегать, то вообще ушел бы с транспорта, не вынеся позора. Или запил бы.

Дистанции он наращивал постепенно, по науке. Уматывался страшно. Недаром говорят: хочешь узнать, как будешь выглядеть через 20 лет, посмотри на себя в зеркало сразу после марафонского забега. Сам не понимал свой терпеливости и настойчивости, клял себя за нежданную блажь и все-таки держался, обреченно накручивал виток за витком. Аккуратно вел и ведет в тетради учет километража, ожидая, когда можно будет сказать, что проделал расстояние, равное окружности земли по экватору.

Двенадцатиминутный тест по Куперу у него намного выше отличного, постоянная физическая готовность к любым испытаниям. Закон природы таков, что если тебе за пятьдесят и ты, проснувшись, чувствуешь вдруг, что у тебя нигде не болит, — значит, ты умер. Но природа распорядилась мудро, позволяя опрокидывать ее же собственные установления!

Должно быть, внутренне он давно был готов к переменам. Это было, было в нем, жило и назревало подспудно. Чего под кожей нет, того к коже не пришьешь. Кто не в состоянии меняться, тот уже покойник, и похороны в этом случае бывают лишь простой формальностью. Он всегда, исконно был гигантом, по досадной ошибке заключенным в оболочку пигмея. Рост 170 по утрам и 168 по вечерам, вес 62 — все данные ниже средних… Паничкин чутко подмечает всяческие несоответствия. Недавно в автобусе стоял позади военного, по виду не менее чем полковника. Приподнявшись на цыпочки, глянул на его погоны — и утешенно рассмеялся почти вслух: прапорщик!

После того как разлетелись дети — стирывал он их пеленки, нянчился с чадами наравне с женой, — забот у него поубавилось. На образовавшемся досуге как-то особенно жестоко ощутилась собственная щуплость, хилость. И не болел, и здоров не был. Никогда не погордиться внушительными плечами, могучестью, богатырством, стороной обходить местную шпану, быть в самом себе» как в тюрьме… Надоело! Надеть другое лицо, поменять виноватую улыбочку на нечто более пристойное. И — вести бой, потому что нет другого выхода?

Горестная привычность к прежнему себе изживается трудновато. Он и сейчас на фотоснимках с марафонов вечно на втором плане, выглядывает из-за чьей-нибудь спины. Между тем его сегодняшнее существование отличается от вчерашнего как небо от земли. За сорок лет работы даже медалешки не удостоился. А тут, как в розовом сне, посыпались награда за наградой: кубки, дипломы, грамоты. В газетах про него пишут, не без художественных преувеличений. Себя, мол, преодолел, возраст ему нипочем, старость его дома не застанет. Двукратный олимпийский чемпион Борзов ему руку жал, космонавт Попович приз вручал!

А приличиях кроссовок он себе купить так и не удосужился. Пользуется кедами, вкладывая в них стелечки из поролона. Кроссовки молодежь для танцев расхватывает.

И до сих пор не разобрался, что же означает надпись «Наследнику Фидиппида» на памятной медали московского спорткомитета. Спросить сразу, когда вручали, постеснялся, да так и остался в недоумении. Мог иметься в виду легендарный древний грек, на последнем издыхании принесший из местечка Марафон в Афины весть о победе