Русская нарезка - Павел Кушнир

Приехала домой, плакал. Без конца, пока не заснул, уже под утро. Я слышала, как под одеялом он, укусив подушку, или просто сжав зубы, рыдает и моё сердце разрывалось и у меня для него не было слов утешения. Это была его трагедия.

Натурщицей в колледже... Голышом перед стайками сту­дентов, почти дети, смотрели больше на свои карандаши и краски, чем на меня. Тогда уже выставлялась, большинство преподавателей видели мои картины и не в восторге. Не лю­бят авангард. Спорил со мной, нападал на абстрактную. Вы­сокий, рыжий, с бегающими глазами, пружинящей поход­кой. Даже симпатичен, но мои картины не нравились ему. Отрицал всё движение, за глаза... шарлатаном, говорил, что... рисует его ручная обезьяна, со мной чуть более вежливо, но постепенно увлекался и начинал ругаться. Наконец, разгла­гольствовать прямо во время сеансов пока позировала обна­жённой ходил от стены к стене и критиковал мои картины. Мне смешно и странно в такой ситуации однажды поймала его взгляд и он густо покраснел. С тех пор избегал о моих, но продолжал облаивать остальных.

Тридцать в месяц за свою студию потом скостил ещё два за уборку крыши спортзала. Чистила крышу от голубиного помёта подметала в пустом не нужном никому. Вскоре арен­довал этот зал и писал там на заказ для нового ресторана. Зал ресторана был по размеру точь-в-точь как этот спортивный зал. Видела приходил и уходил работал сутками и становил­ся всё мрачнее. Когда он закончил все шесть, зашёл ко мне пригласил посмотреть на свою работу, в руке бутылка пустая наполовину, в другой грязный стакан. Принесла свой. Мы сели посреди тёмных, сильных полотен на продавленный пыльный диван. Первый раз такие тёмные цвета, но это луч­ше, глубже всего что делал раньше, более вдохновенно, тро­нута, почти потрясена. Молча допили бутылку, потом сказал, что не хочет их отдавать. Что ему наплевать на деньги был в этом ресторане более пошлого места не видел в жизни пред­ставить свои картины обстановке не продаст; сказала, в конце концов, после нашей смерти, для наших картин найдутся места и похуже.

В пятьдесят третьем году Музей современного искусства, то есть Дороти Миллер и Альфред Барр, купили одну из моих картин. За этим последовала Riverbrakers и Grand Street Brides, которую купил музей Уитни. Это был перелом. Вплоть до шестидесятого года мои картины успешно меня кормили. Моё имя стало звучать по-другому. Люди стали уз­навать меня, многие повседневные мелочи стали для меня проще. Мой взгляд изменился, и выражение лица измени­лось тоже. Я стала следить за собой, чтобы не набрать вес; успех приглушил во мне ту боль, которая раньше сжигала весь мой жир.

Я не разрешала себе много думать о своих достижениях, тем более наслаждаться ими. Говорила себе, что нужно про­должать работать, и продолжала работать. Абстрактная жи­вопись переживала модной, востребованной... постепен­но вводить в мир своих картин образы внешнего мира, предметы, людей, витрины... вариации на картины старых мастеров... заставляла себя не плыть по течению. Я как будто долго поднималась по тёмной лестнице иногда падая и спо­тыкаясь и теперь оказалась на небольшой площадке. То что я откладывала не решая и всё что мне пришлось выдержать и нести в себе теперь как большая коробка с шевелящимся хламом внутри у меня в руках и я всё ещё не знала что с этим делать.

Мой успех дал мне чувство наслаждения каждой минутой. Я стала смотреть на себя как будто со стороны. Время текло насыщенно, ощутимо. Только теперь стала собой и живу своей жизнью мне было почти тридцать лет. Он забрал у меня сына с тех пор я его так никогда и не увидела. Первые дни удивлялась тому, как мне легко без него. Потом стало гораздо хуже. Я потеряла нечто большее чем просто смысл жизни.

У меня теперь были деньги стала тратить на психоанали­тика. Русского происхождения в его кабинете на стене висела огромная фотография удивительно красивой девушки он сказал мне её имя которое я тотчас забыла рядом висела де­ревянная маска с птичьим клювом переводила взгляд с лица девушки на маску и рассказывала бесконечные истории о своём детстве. Оказалось очень хорошо помню себя в ран­нем детстве. Помнила гораздо больше подробностей чем придумывала. Перед отъездом посоветовал мне напиваться вдрызг каждый более светлый чем остальные вечер.

Если ехал в машине среди полей по дороге, поворот, ему нужно было съехать с дороги проехать через поле срезать угол, не мог по-другому, как все, объехать, это не поза, таким человеком. Носил часы далеко выше запястья перетянув руку чёрным кожаным ремешком. Любил тереть пальцами лоб по-детски выпятив губы, обдумывал. Однажды он доказал мне логически, что небо не синее и таким его нельзя. Поняла весь ход рассуждений и согласилась потом пыталась переска­зать всё это не смогла.

Каждый из нас или добился свободы, или погиб. Не­сколько лет на подъёме были все.

...Обычно по выходным дням, чаще всего в ночь с суббо­ты на воскресенье... хотелось написать несколько вариаций на Дюрера или Босха... два три часа безуспешно... мимо две­ри... приоткрыта... услышала... тихо вошла... села за столик рядом с... посмотрел на меня большими испуганными глаза­ми, искажёнными толстым стеклом его очков. Лоб блестел от пота. Не узнала его глаз, обычно живые и умные. Поздоро­вался и отвернулся. Музыка нарастала ломаясь и перешла границу уютно-приличного настроения стала вызывающе серьёзной но тотчас, будто сознал нас готовыми прервать его, перешёл на шимми потом из мюзиклов и под конец вернулся к той романтической мелодии на которой я вошла в клуб играл её в три раза тише, медленнее и печальнее... со страхом смотрел на него... голубые светлые глаза, спокойно поджатые губы, волосы ровно зачёсаны назад... до смешного отчаявшимся голосом... улыбаясь, чуть заметно кивнул... к другому столику откуда показывал ему бутылку... коллекцио­нер... мы встретились

Он купил самую большую по размерам из всех моих кар­тин. Известный учёный. Специалист в области эмбриоло­гии... иммунологии... эпидемиологии. Чувствуешь... как он раскрывается, расцветает под твоим вниманием, которое ты никак не проявляешь... избегаешь взглядов, которые не нуж­ны, всё уже в воздухе. Я уже разговаривала с ним мысленно, и ждала, когда он появится снова. Я была уверена, что это слу­чится очень скоро. Но он позвонил только через месяц. Ска­зал что хочет купить ещё несколько моих картин. Он прие­хал ко мне в студию. Мы помолчали какое-то время. Я про­читала ему свой любимый отрывок из Гёте. Потом он поце­ловал меня. Его жизнь была бесконечным бегством с самых ранних лет. Дальше