Русская нарезка - Павел Кушнир

твоё нёбо? Кто полюбил твои усы? Солнечный пушок в отчаянном отрицании и воля под дождём, тогда тоже была такая весна! Я помню тот хо­лодный дождь и серое, светлое небо! Приговор! И конец! Всё с тех пор уже кончено, уже надрыв и притворство, что также не умаляет ценности, вообще всё ведь прекрасно, тогда, под зонтом, у хлебного магазина. Но мир не почернел, ничего не поблекло вокруг, полнота жизни оставалась со мной, я нико­го тогда не убивал и поэтому красота осталась в каждой кап­ле, да я и надеялся что ты не сможешь лишить себя и меня но у тебя была огромная жизнь впереди и ты сумела. Голый. Весь мир голый. И его будут больше бить но смотри духом и сознаешь. Это целая сумка достопримечательностей и аль­бом предметных молитв. Где невинный, там обвинили, там наказан, а где виновен, там молчали с презрением и я пошёл дальше. Время было близко, и пророчества сбывались до­словно. И не под аплодисменты он это совершал... Не под овации... В этот момент меня что-то тронуло и я запомнил это навсегда. Старого здания уже нет. Мы переехали в новое. Общение с природой сократилось. Ни тебе ветра, ни глины под ногами. Правда хотя бы в виде критерия. Кто таскал из кухни сало, у того хороший слух. Учёные приравняли ско­ромную еду к наркотикам. Страх оскоромиться, страх осту­питься, испачкаться, страх вместо радости, вечная слежка и рёв гоночных моторов в сливе ванной, вот ещё о чём вспом­нил, а как же, о том, как женственно её мужество, прекрасна решимость, как хочется отдать ей всё, а он, стоящий рядом, вдруг делает глупое лицо и тупо, как муха в подъезде, гово­рит о том как именно он сумел её сочинить. Неужели я больше никогда тебя не увижу?

4.

Выносят из-под огня... Аккуратно кусает себе руки... Тре­угольный взгляд нелепо катится... Вы можете поспать, броса­ет... не глядя... Вялый низкий огонь вдалеке... Теперь идём на огонь, как если бы землю наклонили... Его бросают... Но­силки врезаются в жидкую грязь... Медленно тянет руку к животу... Вдруг весь падает... Вот и всё учение... Ничего не вспомнил... С отвращением... Вся эта грязь... И откуда может быть столько пота... Когда так холодно... Валится рядом, и вытираю тёплое с лица... Это даже не кровь... Меня сбивает с ног... Повезло упасть там, где больше снега... Не хочется вставать... Все несутся мимо... Никто не обратит внимания... Смотрю на тех, кто падает... Только на тех, кто падает.

Родилась двадцать восьмого марта... Сидел за столом тём­ного дерева... Писал на бумаге цифры без цели... Встал, задел чернильницу... Отдёрнул руку... Медленно к окну, смотрел на спокойный, тихий дождь. Белый кот... Быстрые громкие ша­ги... Прямо над головой... Пальцами к оконному стеклу... За­снуть, хотя бы на пять минут... Распахнулась и хлопнула дверь... Положил голову на руки... Душно, вокруг по- немецки... В шестом ряду партера, хорошо видна сцена в тё­плых цветах... Девушка с тонким лицом коснулась его корот­ким одобрительным взглядом. Америка и восстановление России... Чистым платком пот вокруг глаз... Спокойно мол­чал и казаться намного старше... Всё хорошо, радуется, не устала, торопится, ступени скрипят... Его руки на спинке кресла впереди... Они же и у него под головой, на столе, за­текли...

Электрический свет вспыхнул ярче. По потолку проноси­лись тени. Отошёл на два шага вглубь и медленно покло­нился. В эту минуту через три ряда встал человек... Выкинул руку с револьвером и выстрелил в сторону сцены... Взял ре­вольвер уже двумя руками, прицелился и снова выстрелил... Стоял растерянно, не думая убегать... К нему снизу подполз толстый человек, повалил его на пол. Встал и полез вперёд, надеялся отнять револьвер... Сам полез по головам и плечам... Выбрался на трибуну... Выстрелил почти в упор... Что-то ме­шало встать... Смеялся и не отпускал... Подбежал и ударил по руке с револьвером... Встал и вытянул вперёд маленькую бле­стящую коробочку, будто предлагая портсигар... Вскочил и выстрелил не целясь и эта пуля наконец нашла... Тотчас, как кукла, сложился к ногам... Во все стороны... Отстреливался... Люди падали... Тронула его плечо, посмотрела...

Темнота за окном долго сгущалась и этому казалось не могло быть конца внутри времени. Не слышали тех звуков, которые успокаивали их больше всего, не замечали... Выве­ли... Не вывели полностью... Статьи соглашения... Руками куда-то в белый воздух... Приносит лампу. Свет мерцает, по­том ровно... Отец под впечатлением сна. Ему хочется ска­зать... Сердце стягивается, в кошельке со шнурком, руки тя­желеют... Не говоришь, их как будто нет...

У матери голос напряжённый неестественный она никогда не говорит искренно. Отец оживляется когда говорит об от­влечённых вещах но чем важнее слова тем безжизненней го­лос... Быть везде куда бы ни падал её взгляд... Все расходят- ся...Стол убирают...

Его ставят только, если две семьи ужинают вместе У них всегда есть время друг для друга Они всё чаще вместе

У неё честный запах... Старый... Внутри узора на ткани, он вид сверху на тёплый лабиринт... Они молчат вместе... Огонёк лампы притягивает внимание... Год в постели... Научилась чи­тать... Задуматься над формой мысли положив книгу на живот и глядя в потолок... У неё своя воля, и она живая. Вдавливала в подушки... Читала, наклонясь сверху... Все они похожи друг на друга... Желание быть похожей на неё проходит... Прохо­дит и желание нравиться ей... смотрит... спокойно... послуш­но опускает... глаза встречаются... страницу, заложенную го­лубой шёлковой полоской. Мировая война. За окном деревья без листьев поднимают нарисованные руки к белому небу. Замечает... На рукаве платья, смахивает резким жестом... Как смотрят в окно, как протирают пыль, руки на столе — всё говорит о скорой смерти... Запирается и сутками не выходит из кабинета... Больше всех страдает бабушка... Даже её запах меняется... Одна в своей половине дома... Не хочется вхо­дить, особенно, когда говорит с призраками, чаще всего с одним... Все сидели вместе внизу, молча, но всё-таки вместе, над столом кружился мотылёк, потом упал на скатерть и полз, и тут бабушка закричала так, что действительно... уже сидела без движения, и в глазах одно стекло, как игрушечный лёд из стекла в кукольном доме, тёплый, бесцветный

Ранняя весна... Пустых полей, садов... Машины, которых раньше немного, теперь повсюду, чёрные, раскалённые под солнцем... Подавлены свободой... Хотелось петь, нужно бы­ло идти... Везде в доме электрическое освещение... Замерла, прижавшись к ветке, смотрела, как двое цыган... Подвесить над костром чёрный котёл... Переходить через дорогу, даже просто выходить посмотреть, и тем более играть с цыган­скими детьми — строго запрещено... заставят делать