Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

– Стойте! Привал!

– Уже близко? – спросил Ингвар быстро.

– Да. Не стоит, чтобы нас узрели со стен.

Они расположились в густой дубраве, а костры Ингвар велелразвести в ямах, чтобы не выдать их блеском огня. Едва успели набрать сушняка,как начали сгущаться сумерки. В лесу они наступают внезапно, даже русы к этомупривыкли, загодя расседлали коней, вбили рогатины над кострами. Ингвар придирчивопроверил, чтобы ямы были по колено, не мельче.

Павка сушняк не таскал, ямы не рыл, за дичью не гонялся.Разлегся нагло под деревом, жрал на виду у всех, посмеивался, а обозленномуБояну серьезно ответил, что ему надобно силу копить, на подвиг идет вовражеский стан. Боян ушел, недовольно сопя, а Павке со всех сторон посыпалисьсоветы, как лучше совершить свой подвиг, а ежели их застанет мать Любавы, топовторить подвиг и с нею, а вдруг прибежит собака, то и с собакой тоже, чтобына его стороне была, русов отличала…

С наступлением темноты Павка исчез. Ольха поймала себя натом, что всматривается в звездное небо. Луна светила ярко, заливая весь мирвнизу светящимся ядом, самое время упырей, нежити и вурдалаков. Луна – солнцемертвых, Павке придется туго, ибо все зло вылезло из-под земли, бродит впоисках теплой крови…

Ее плечи передернулись. Тут же послышался голос:

– Зябко?

Этот воевода не спускает с нее глаз. Ну просто редкий трус.Она связана уже не веревкой, а ремнем, в довершение ко всему привязана и кдереву. И все-таки он трясется от страха, что она убежит!

Она пренебрежительно повела плечами, когда он набросил наних теплую душегрейку. Она ощутила его запах, что накопился в умело выделаннойкоже. Почему-то пахнуло морем, таким она представила этот горько-солоноватыйзапах, так как, кроме своей малой речки, другой воды не видела. Не сразусообразила, что это просто крепкий пот немытого мужского тела.

– Иди к костру, – велел он сухо.

– Зачем? – спросила она надменно. – Если тысобираешься надругаться над моей женской честью… в тепле да еще на свету, тебепридется меня тащить силой.

Он стиснул зубы с такой силой, что скрежетнуло, будтосдвинулись жернова. Мгновение смотрел ей в лицо, бешено раздувая ноздри, глазаблестели, как у волка. Развернулся так, что плащом ее стегнуло, как бичом,ушел. Она видела, как сел перед костром, красное пламя бросало на резкоочерченное лицо странно трепещущие блики.

Павка явился почти под утро. С ним была располневшаяженщина. Когда приподняла капюшон, Ольха увидела молодое лицо с полными сочнымигубами. Щечки были пухленькие, с милыми задорными ямочками. А когда сбросилакапюшон вовсе, Ольха в багровом свете костра с ревнивой ноткой отметила крупныенавыкате глаза, томные и как бы покрытые поволокой, на которые западают всемужики.

Павка сказал гордо:

– Моя любовь, Любава. А это наш воевода Ингвар.

Любава медленно поклонилась молодому воеводе, даввозможность заглянуть в глубокий вырез платья, откуда тугие груди отчаянностарались выкарабкаться на свободу. Распрямлялась она еще медленнее, чувствуяна своей оголенной части груди жадные мужские взоры.

За спиной Ингвара завистливо вздохнул Боян:

– Всегда везет этому бесу.

– Ингвар, – сказал Павка, – я уже поговорил сЛюбавой. Она берется завтра в ночь опустить веревку со стены.

Ингвар спросил настороженно:

– А что потом?

– Поднимемся по одному. Потом сразу в терем к Любаве.Она напоит челядь бражкой с сонным зельем. Будет тихо. Нас не увидят. Накопимсяв тереме побольше, потом ударим разом!

Ингвар с сомнением покачал головой, испытующе смотрел намолодую девку. Она томно прижалась к Павке, тот покровительственно похлопывалее по кокетливо вздернутому заду.

– Попробовать стоит, – сказал он наконец. –Нам бы забросить хотя бы десяток без шума… а там можно ударить по воротам,распахнуть для остальных. Ладно, девка. Что ты хочешь за такую услугу?

Любава прижалась к Павке, томно взглянула в его смеющеесякрасивое лицо. Ольха предполагала, что именно попросит у воеводы, но Любаваснова повернула голову к Ингвару. Голос ее был игривым:

– То, что русы носят на левой руке.

Ольха перевела взгляд на руки Ингвара. У него на левой рукебыл золотой браслет, знак боярина, у его дружинников браслеты были из серебра –широкие, массивные, у иных украшенные рубинами, изумрудами, топазами.

– Добро, – сказал Ингвар с пренебрежением. Егосиние глаза обшаривали ее лицо. – Что еще?

– Ничего, – ответила Любава, она, как кошка,прижалась грудью к локтю Павки. – Конечно, чтобы меня не отдали на расправуим… ну, нашим.

Павка вздохнул, а Ингвар, видя его разочарование, широкоулыбнулся:

– Добро. В том тебе мое слово! Укажи место, где будетверевка. Павка, отведи ее обратно, пока не хватились. Уже светает!

Ольха снова попыталась заснуть, укрывшись одеялом изудивительно тонкой нежной ткани. На душе была горечь. Вот как русы захватываюткрепости, кремли, детинцы. Когда силой не взять, идут на хитрости. Если бы непредательство, что бы они сделали?

Уже засыпая, услышала смешок Бояна:

– А Павка говорил, что у девки брови – два крыла, станже тоньше камыша… Брови – да, но в стане больше копну напоминает.

– Славяне таких любят больше, – ответил Окуньрассудительно. – У них даже о больных говорят: «худой», а когда кто выздоравливает,то, дескать, «поправился».

– Павка не славянин!

– Все мы потихоньку ославяниваемся.

Засыпая, она услышала два горестных вздоха, а передвнутренним взором уже начали возникать сперва смутные видения, потом все болееотчетливые картинки, наливались цветом и яркостью. Вот она сокрушила и победилавсех, а проклятого кровавого пса взяла в полон, на белом коне вернулась вславный град Искоростень. Русов вышвырнули за море, как и приходивших ранееварягов. А кровавого пса со связанными руками и на цепи привела в свой град…Нет, лучше с веревкой на шее, так унизительнее.

Конечно, казнить слишком просто. Он над ней поиздевалсявсласть, теперь ее очередь. Раз он пес, то пусть и сидит на цепи. Во дворекняжеского терема. Пусть все видят и… Нет, со злости кто-нибудь зарубит илипроткнет копьем, ее месть умрет ненасыщенной. Его надо приковать прямо втереме. Поближе к ее покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальшевсе, чем может лишить себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену. Темболее в плену древлянки, которую ненавидит просто люто… Она все время чувствуетего подозрительный и ненавидящий взор, куда бы ни шла, что бы ни делала.

А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы видел, как оналожится спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами. А ему броситьсобачью подстилку и поставить собачью миску. И пусть видит, как она раздеваетсяна ночь, видит ее нежное тело, пусть исходит слюной…