Выжившая. Дневник девушки из Варшавского гетто - Мириам Ваттенберг

гетто. Мистер Баум, хорошо известный своими фильмами «Польский лес» (Polish Woods) и «Ламед вау» (Lamed Vuv), находится где-то в Советской России, и бизнесом сейчас руководят два брата Форберт.

В гетто работают еще несколько фотостудий, например «Фото-Дорис» (Photo-Doris), но весь художественный мир снимается у «Баум-Форберт». Среди их клиентов есть даже высокопоставленные нацистские офицеры и чиновники.

Глава IX

Еще один год

31 декабря, 1941

Последний день старого года… Пусть дни бегут как можно быстрее; может быть, мы переживем войну, несмотря ни на что, и вырвемся живыми из стен гетто. Стратеги в кафе говорят, что наступление союзников начнется весной 1942 года. Тем временем русские бегут и сдают город за городом. Единственные хорошие новости приходят из Африки, но она так далеко.

Сегодня наша театральная группа дает представление в зале Вейсмана. Билеты распроданы два дня назад. Все поступления пойдут в детский дом Корчака.

1 января, 1942

Я чувствую себя совершенно опустошенной, будто меня подвесили над пропастью. Прошлая ночь стала смесью развлечений и кошмара. После спектакля мои друзья из LZA предложили отпраздновать новогоднюю ночь у меня дома. Родители ушли ночевать в новую квартиру на улице Хлодная, так что мы могли спокойно провести ночь здесь. Моими гостями были Гарри со своей любимой Анкой Ласковской, Долек со Стефой Мускат, Бронек, Ромек и еще несколько парочек. Вместо шампанского мы пили лимонад, а вместо торта ели бутерброды с маринованными рыбками, так называемыми «вонючками». На моем столе горела карбидная лампа. Гудение ее пламени тонуло в разговоре, но источаемый ею газ в душном воздухе комнаты ощущался все сильнее.

Время летело быстро, но около полуночи я заметила, что огонек лампы стал угрожающе тускнеть, а я забыла купить еще карбида на эту новогоднюю ночь. Гарри утешил меня, сказав, что можно встретить Новый год в темноте.

В тот же момент Долек посмотрел на часы и воскликнул: «Приближается полночь». На какое-то время воцарилась полная тишина. Ромек подошел к фортепиано, когда с близлежащей церковной башни донесся медленный звон часов, пробивших двенадцать.

Еще не перестали бить часы (которым мы аккомпанировали хором), как узкое пламя лампы начало удлиняться и сужаться, а затем с треском погасло. В этот момент часы пробили двенадцатый раз. В комнате стало темно. Я подняла штору из черной бумаги, и немного света проникло внутрь. Снаружи падал легкий снег, и луна медленно плыла по облачному небу.

В полумраке я увидела, как Ромек положил пальцы на клавиатуру. С большим усилием он начал играть «Похоронный марш» Шопена. Никто не сказал ни слова. Анка прижалась к Гарри, Долек к Стефе, Тадек к Бронеку – все они были рядом, только я одна. Грустные мысли мелькали в моей голове. Разве все это не символично? Не ожидало ли меня что-то ужасное, что-то, что разлучит меня с моими друзьями?

Внезапно кто-то закричал: «Ромек, как насчет другого номера? Ему никогда не удавалось сыграть «Похоронный марш», а теперь ему помогает Муза».

Ромек не ответил. Он попробовал взять еще несколько нот, но ничего не вышло. Наконец он встал из-за рояля и сел рядом со мной. «Знаешь, – прошептал он, – у меня странное предчувствие в этот Новый год, попомни мои слова».

Не знаю, что он имел в виду, но даже в полумраке я читала в его глазах полнейшее отчаяние.

Чуть позже все начали говорить. Гарри сказал, что наша театральная труппа потеряла смысл существования, потому что большинство наших участников ушли и что нам надо искать новых людей, что непросто. Ему никто не возразил. По-видимому, мы все чувствовали то же самое. Всех нас охватила одна и та же апатия, ощущение, что это конец.

В шесть утра мои гости стали расходиться. Ромек ушел последним. В семь часов он должен был быть у своей стены гетто.

16 января, 1942

Сегодня последний день сдачи мехов. Нацисты два раза продляли сроки, потому что понимали, что никто не спешит с ними расставаться. После второго продления начались обыски, сопровождавшиеся терроризмом.

Три дня перед общинными сборными пунктами стояли длинные очереди: население наконец начало выполнять приказ нацистов. Но фашистам от наших мехов много тепла не будет. Все, что нельзя было спрятать или продать, было изрезано и испорчено. Меха дырявые, а каракулевые или лисьи воротники подстрижены или побриты. В обмен на меха владельцы получают желтую квитанцию, за которую они должны заплатить специальный налог в размере двух злотых.

Говорят, что нацисты намерены использовать меха для подбивки сапог своих солдат, замерзающих на русском фронте. Но вывезти большую часть награбленного из Варшавы им не удалось, так как агенты подполья подожгли самые крупные склады, находившиеся за пределами гетто.

В продажу уже поступили различные заменители меха, чтобы восполнить отрезанные воротники и подкладки.

Сейчас мы живем на улице Хлодная. Как семья дворника мы занимаем две темные комнатки. Туалета нет. Мы готовим на маленькой железной плите. Стены покрыты льдом, и, когда печь прогревается, лед начинает таять. Улица Хлодная с ее сложной географией представляет собой своеобразное зрелище. Человеческий трафик здесь тоже необычен. Из-за угла улицы Желязная видна масса людей. Они идут к деревянному двухэтажному мосту, соединяющему тротуары по обеим сторонам улицы. Они заполняют весь мост, с которого видно улицу во всю ее длину. Вдоль обоих тротуаров проходят стены, а между двумя стенами, как бы по коридору, движется арийское население и троллейбусы. Посреди улицы между двумя стенами стоит церковь Св. Боромео, окруженная вековыми раскидистыми липами.

Рядом с нами находится «Капитолий» гетто. На улице Хлодная, 20, расположены резиденции президента Чернякова, полковника Шеринского, начальника еврейской полиции и высших должностных лиц различных еврейских учреждений. Фотостудия «Баум-Форберт» находится по тому же адресу, а перед домом уже несколько дней висит большой портрет Чернякова.

На улице Хлодная также живут председатель продовольственной конторы Гепнер и полицейские комиссары Лейкин и Червинский. Комиссар Лейкин занимает квартиру в нашем доме. На улицу Хлодная также переехали Марыся Айзенштадт, «соловей гетто», и Хиршфильд, владелец самого популярного еврейского кафе.

Состоятельные люди, которые могли себе позволить подкупить чиновников жилищного управления, получали лучшие квартиры на этой улице с ее многочисленными большими современными домами. Улица Хлодная обычно считается аристократической улицей гетто, как и улица Сенная вначале.

Дворник на улице Хлодная, 8, – инженер Плонскиер, бывший наш сосед по улице Сенная. На нашей улице живет много врачей: почти на каждой двери есть вывеска доктора или дантиста.

В шесть утра дворники должны убрать снег с тротуара, и комиссар Лейкин