Волшебный магазин - Анна Сергеевна Родионова

доме. В большой квартире. Напротив знаменитого музея…» Нет, он не музей называется, а по-другому…

Кому это интересно? Люди не любят читать про хорошее.

Начать сначала: «Мы жили сложно. Папа умер, маму посадили на двадцать пять лет как шпионку чего-то…»

Кому это интересно – такое было у всех.

Захотелось есть.

Он быстро приготовил ужин. Подумал, что еды у него в лучшем случае на неделю. А дальше? Старикам нельзя выходить, сразу штраф. Немцы, они, конечно, строгая нация, раз нельзя – значит, нельзя, раз евреи враги – значит, враги. Бабушку в Бабьем Яре убили. Папину маму.

Пока мыл посуду, вспомнил строчку: «Незримый хранитель могучему дан».

А при чем здесь Могучий – это же режиссер.

Так, спокойно, идем дальше: он помнит эту фрау на фотографии. Он был ребенком. Отец умер и лежал в гробу. А возле сидела неземной красоты женщина в голубом платье.

Мама хлопотала, ей помогали родственники: готовили тризну – откуда это слово выскочило?

А-а, из «Песни о вещем Олеге».

Какой был контраст с черным горем матери – это ярко-голубое платье.

Очень путаются времена – до войны, после войны, после какой войны. Отец прошел их три – не много ли для одного еврейского поэта?

Но почему Mutti на снимке в длинном платье? Нет, у гроба сидела другая женщина. Молодая.

Он был очень похож на мать, а брат на отца. Был еще старший брат, погиб под Москвой. В боях с немецко-фашистскими захватчиками. Он его помнит. Он не был похож на родителей – очень высокий. У них таких в роду не было.

Откуда в его голове возникла сама мысль про мать-немку? Много читал и вычитал в какой-то интересной книге. Да, собственно, после какой войны отец мог ее привезти? Ему до войны уже было пять лет. Может, Фейхтвангер? Эрих Мария Ремарк?

Он очень много читал – отцовская библиотека была огромная. Потом еще, и еще, и еще добавлялись книги. Как больно было раздавать все перед эмиграцией.

Отец успел умереть в своей постели в 1949 году. Когда пришли с ордером на арест по делу космополитов, взяли мать. Растила и воспитывала мальчиков тетя, мамина сестра – спасла от детского дома.

В стеклянную дверь, выходящую на задний дворик, постучали. Угадывалась женская фигура с чемоданом на колесах. Она?! Неужели? Как ей удалось? Сквозь карантин?

Быстро натянул на себя джинсы и рубашку – дома обычно сидел голый, особенно возле компьютера, от него было жарко, он был горячий, может, потому, что он его не отключал уже много лет. Боялся, не сможет обратно включить.

Бросился к задней двери. Фигура исчезла вместе с чемоданом. Очевидно, пошла вокруг к подъезду. Он засуетился, разыскивая ключи. После ночной прогулки он их куда-то задевал.

Когда выбежал на дворик и побежал вокруг – никого. Вошел в маленький подъезд, увидел, что из почтового ящика свисает почта. Пошел обратно искать связку.

Нашел в непривычном месте – в ботинке. Но сообразил, что, наверное, связка упала с вешалки, может, даже из кармана куртки.

Открыл входную дверь. Там на коврике белела записка. Однажды она не застала его дома и оставила записку «До встречи на скайпе», а сама улетела в Берлин. Она так легко летала – а ему врачи запретили, сосуды не выдержат.

Нет, какое-то очередное предписание. По-немецки – Ordnung – порядок.

Вдруг подумалось: «А бабушка с чемоданом шла в Бабий Яр? Или без?»

В почте были счета, в которых он все равно не разбирался, и реклама никому не нужных товаров. Сейчас нужна была только еда, а ее и рекламировать не имело смысла.

Он ругал себя, что достал тогда из заветного ящика эту фотографию и сдуру всем показывал, но ведь человек не может все носить в себе, даже фантазии.

Поделился с этим дураком-киноведом, а тот настрочил рассказ. Стрелять этаких писак.

Но сам виноват. Никто за язык не тянул.

Главное, он совершенно не помнит – это правда или фантазия.

И спросить не у кого. Все ушли. Может, оно и к лучшему: обижаться некому.

А то напишешь какой-нибудь мемуар, и тотчас же обиды со всех сторон: это было не так, это было не тогда, да кто вам это сказал, а отчего вы с нами не посоветовались?

Однажды спросил одного, чуть себя постарше, писателя: «А что, обижаются герои ваших “мемуарчиков”?»

– Еще как! – воскликнул писатель, – не здороваются, мимо проходят. Ну да бог с ними.

– А выход, выход хоть какой есть?

– Помирают.

«Нет, я так не хочу, – подумал он. – Пусть живут. Просто не надо никому давать это читать».

Но кто был там? За стеклом? Она? Он же ясно видел чемодан и рядом женскую фигуру сквозь матовое стекло. Куда она могла с ним пойти?

Незримо хранить… не могу чемодан.

Надо ее спросить.

Скайп – это он умеет. Стал тыкать палецем в скайп с ее именем.

Ура! Связь пошла. Забибикало, зачирикало. Ответила. Пока плохо видно, но это точно она и ему приветливо что-то беззвучно говорит.

Появился звук.

– Прости, я не мог сразу открыть, я ключ потерял, а нашел поздно, ты уже ушла.

– Куда я ушла? – спросил знакомый, мило квакающий голос. – Я никуда не уходила.

– Постой, а записка? Там от тебя была записка, и у тебя был чемодан. На колесиках.

– У меня нет чемодана на колесиках. Я всегда с рюкзаком.

– Постой-постой, но я же четко видел: ты была в этом, ну что в дождь надевают… и в руках этот… который незримо хранить…

– А который у тебя час, – перебила его подруга, – почему ты не спишь?

Он уже давно не спал по ночам, днем сваливался. Он даже этим гордился – свободный человек, никакого режима. Хочет – спит, не хочет – не спит. Чаще не хочет.

– Я тебя разбудил? – догадался он и опечалился, он не хотел для нее никаких бед. – Спи, моя дорогая. Спокойной ночи!

Экран потух. Разговаривая сам с собой, одинокий еврейский эмигрант в Германии пошел спать.

Где-то по земному шару гулял страшный вирус. Умирали, задыхаясь, люди. А в нем еще кипели живые мысли, спутанные воспоминания, и очень хотелось вернуться в детство, просто впасть в детство навсегда.

И придумать себе совсем другую жизнь.

А какую – он пока еще не придумал.

Ипполит и Мелисандра

Сначала мне показалось, что у меня немеют фаланги пальцев. Я их стал разминать. Окунать в горячую воду. Тереть щеткой. Потом вроде бы стало легче. Я повеселел и продолжил строить планы и писать сценарий.

Сегодня утром я причесывал волосы и вдруг ощутил, что правая сторона головы тоже онемела.

Я понял, что стал по частям терять чувствительность.

Первым делом послал нервное письмо маме. Не рассчитал. Она впала в панику и немедленно сообщила всем.

Моя подруга Сандра, в отличие от мамы, стала хохотать, чем особенно подорвала мое состояние души. Как можно так легкомысленно воспринимать болезнь.

Мой любимый режиссер Вуди Аллен всегда очень вдумчиво относился к этим проблемам. Он понимал, что это не шуточки – снять зубной камень или ощутить шпору на пятке.

С подругой я поссорился. Я просто обиделся на нее. С мамой было сложнее – пришлось окольным путем через сестру объяснять, что не так все опасно, хотя и серьезно.

Мой герой в сценарии, конечно же ипохондрик, тоже стал терять чувствительность. Когда он перестал ощущать сам себя, ему пришлось сделать полное МРТ, включая волосы на голове. Все опасно фонило.

А в это время по миру шла эпидемия коронавируса – и, конечно, мой герой Ипполит заподозрил у себя все признаки этого заболевания.

Первое свидание с новой любовницей он провел с маской на лице и призывал ее к тому же. Она послала его подальше и уехала на такси за его счет.

Этот образ особенно нравится моей подруге Сандре, она считает себя прототипом. Иногда она предлагает какие-то милые детали – типа класть обмылок под простыню от судорог. Между прочим, я попробовал, но мне не помогло. У меня еще никогда не было судорог. Кстати, откуда они у Сандры? Может, это признак опасной болезни, которую она от меня скрывает?

Я дописывал третью сцену, тыча онемевшим пальцем в клавиатуру, как в ватсапе появилось сообщение от мамы, что она вылетает ко мне с корзиной лекарств.

Приложил все силы отговорить ее от этого безумного поступка. В конце концов просто написал, что проверял на ее психике пограничные состояния. Кажется, уговорил. Потом вспомнил, что у нее нет ни паспорта, ни визы.

Мой Ипполит немного оправился, но к концу недели я понял, что вернулась прежняя хромота, которую я заработал, играя в пляжный волейбол. И конечно, подарил ее Ипполиту.

Хромающий Ипполит в маске