Исчезающая земля - Джулия Филлипс

— Попрошу Артема поговорить с полицейскими о твоей беде, — сказала она. — У него есть связи. Может, наконец заведут дело об исчезновении твоей дочери. Возьмут показания.

Аллу слова сестры не обнадежили.

И все же Ревмире удалось кое-что разузнать и передать дальше. Лиля была миниатюрной молодой девушкой, хотя и не такой юной, как Голосовские. Артем дал жене номер Ряховского, отправил лейтенанту фотографию Лили с выпускного, но ответа не последовало. Ничего удивительного. Пропала три года назад, эвенка, родители никто.

Не стоило говорить Алле про то, что в Петропавловске могут завести уголовное дело. Ничего не изменить: конца горю не будет. У сестры за столько лет ожидания ввалились щеки. Ревмире было знакомо это выражение лица.

— Конечно, Ряховский не ответил, — сказала она мужу. — Чем помогать пожилой эвенке, наша полиция скорее… — Она не договорила и отвернулась.

«Скорее сдохнет» — чуть было не сорвалось у Ревмиры. Неужели забыла, какой сегодня день?

— Мог бы и постараться, — возразил Артем. Она покачала головой. Муж продолжал: — Последнее время он ершится, гражданских даже слушать не хочет. Осенью генерал-майор сделал Ряховскому выговор за то, что он идет на поводу у кого попало. Но такая у полицейских работа. Он еще слишком молод, не понимает, что такое долг.

Ревмира сделала глоток кофе. Вкусный. Сладкий. Она этого не заслуживает. Отвлекается, говорит о чем попало… Столько времени прошло, а она так и не смогла понять, какой смысл вставать по утрам, говорить, пить кофе, если Глеба нет рядом.

Она поднялась из-за стола и сказала:

— Пора.

Муж посмотрел на часы на плите.

Ревмира пошла чистить зубы. В зеркале она увидела себя в рабочей форме.

Как молода она была, когда они познакомились с Глебом! Тогда каждый день был ярким. Она переехала в Петропавловск в семнадцать; в городе — только строительные леса, солдаты да отполированные памятники. В первый день занятий в университете она увидела его. Ревмира, тоненькая загорелая комсомолка из Эссо, и он, добрый молодец с пропагандистских плакатов. Глеб оглядел ее в искусственном свете классной лампы и нахмурился.

Какой везучей и глупой она была! Даже самые трудные времена переживала играючи. Через месяц после начала занятий в общежитие принесли посылку. Ревмире вручили легкую коробку, и она решила, что там пусто. Открыла, а внутри десятки кедровых шишек: отец собрал их для нее и отправил в Петропавловск, за сотни километров. Коробка пахла домом, лесом, землей, старой родительской одеждой. Ревмира вытряхнула орешки, прожевала и расплакалась. В семнадцать она чувствовала себя самой одинокой на свете и тосковала по тем, кто слал ей посылки.

В тот же день она принесла одну шишку на занятия и передала Глебу. Они поженились еще студентами. Тогда ей принадлежал весь мир, но она была ребенком.

Ревмира накрасила глаза. В этот день она всегда вспоминала лучшие качества Глеба: терпение, обаяние. После занятий он ждал ее возле парты, а она нарочно никуда не торопилась, чтобы он подольше постоял рядом. Как-то раз они гуляли в парке с друзьями, и Глеб опустился на колено, чтобы завязать ей шнурки. Вот как он ее баловал. Удивлял. Пальцы у него были длиннее и тоньше, чем у нее. Когда после свадьбы Ревмира переехала в квартиру, где жили Глеб с матерью, он принес двухлитровую банку икры, чтобы отпраздновать. Они ели икру ложками прямо из банки. Солоноватые шарики на зубах — такое разве забудешь?

На кухне Артем мыл посуду. Тарелки и чашки звенели, ударяясь о раковину. Воспоминания тех лет оставались прежними: банка икры, шнурки, — в то время как новое прошлое разрасталось, росло, углублялось против ее воли. В шкафу она хранила чемодан с письмами и пластинками Глеба. Она носила белую униформу и держала дом в чистоте, хотя он этого и не увидит. Ревмира так давно замужем, что знакомые говорят «твой муж» и даже не уточняют, какой из двух.

Она вернулась на кухню и поцеловала Артема.

— Я пошла.

Муж вытер руки и проводил ее в прихожую. Он в домашних тапочках, а Ревмира надела сапоги на каблуках. Артем подал ей шерстяное пальто на толстой подкладке.

— Пообедаем сегодня?

— Если у тебя будет время, — ответила Ревмира. — Дай знать, когда вызовут, хорошо?

— Хорошо, — ответил муж. Он всегда сообщал. Она поцеловала его еще раз. Его мягкие, горячие, живые губы. Как несправедливо! Артем так добр к ней, а она уделяет ему все меньше времени. Так не должно быть.

Она отстранилась и заметила, что глаза у мужа открыты. Он видел перед собой ту женщину, какой она была в день их знакомства, — безжизненную.

Ревмира надела сумку на плечо.

— С тобой все хорошо? — спросил Артем.

— Конечно! — ответила жена. Должно быть хорошо.

И тем не менее до остановки она дошла как в тумане, хотя идти недалеко, всего четыре квартала. Над головой чистое голубое небо. Под ногами трещит подтаявший лед. Вокруг домов высятся сугробы. В день аварии мать Глеба, как была в ночной рубашке, зашла в комнату. Сквозь шторы сочился солнечный свет. Глеб ушел на работу почти час назад. Ревмира села, диван под ней качнулся. Каркас жесткий, как будто матрас лежит на костях.

— Что такое, мама? — спросила Ревмира. Потом она постоянно вспоминала этот вопрос. Еще одно воспоминание, которое регулярно повторяется. Не стоило спрашивать. Выражение лица Веры Васильевны говорило само за себя.

Услышав новость, Ревмира вскрикнула. Постель еще пахла мужем, но скоро его запах исчезнет. В шкафу висит его одежда. На комоде его спортивные награды, памятные пионерские медали, школьные грамоты.

На похоронах были его фотографии. Закрытый гроб. Ревмира не находила себе покоя: что там внутри? А есть ли там хоть что-нибудь? Когда ей исполнилось десять, умер дедушка; три дня его тело лежало дома, Ревмира трогала его шершавую, как картон, кожу; ей было и страшно, и спокойно одновременно. Глеб не пристегнулся; его тело оставалось в морге до самых похорон. Может быть, на месте аварии собрали не все части тела. Вдова не знала. И не узнает. Ревмира боялась сойти с ума, если будет представлять себе растерзанное тело мужа.

Вера Васильевна завесила полотенцами зеркала в доме, как тогда, в Эссо, после дедушкиной смерти. Вот только Глеб не был стариком, ему было всего двадцать два года, и все в нем было идеально.

— Теперь ты мой ребенок, — сказала Вера Васильевна. — Кроме тебя, у меня никого нет.

Когда Глеб привел Ревмиру знакомиться с матерью, та расплакалась, увидев вместо русской девочки эвенку. Они бросили пригоршни земли в могилу. Не верится. Мать дрожала. Ревмира знала, что нужно обнять старушку, но не могла. Она скрестила руки, перепачканные землей, на груди. Мир вокруг стал нелепой заменой тому, чем для нее был муж.

Ревмира переехала к подруге. Чтобы не сойти с ума, нужно жить дальше, и она отдала свадебные подарки, тарелки, из которых они ели, одежду, в которой ее видел покойный муж. Все, что осталось от их совместной жизни, легко бы уместилось в коробку. Вдова окончила университет, нашла работу, научилась оплачивать счета и готовить. Слушала, как Горбачев говорит о гласности и перестройке. И все время плакала. Без остановки. Она по-прежнему видела себя той девушкой: ей двадцать один год, десять месяцев и два дня, на часах начало восьмого, еще час назад Глеб лежал рядом.