Тьма лесов, тьма болот - Максим Ахмадович Кабир

пряничным лошадкам. На дрожках сидело что-то зеленое, огромное, бородавчатое.

Сечин пополз к лесу. На периферии зрения нечто грузное, зеленое спрыгнуло с повозки. Сечин покосился через плечо, и силы оставили его.

Отец Пашки раскрыл пасть, в которой влажно блеснули зубы. Громадная жаба, кошмарный бог из бездонных болот, пришла благословить молодых.

Барыня

Степанида. 1988 г

Школу закрыли в мае, после грандиозного скандала. Из области нагрянули газетчики, брали интервью у пострадавшей, у директора, у негодующих родителей. И Степа комментарий дал, но его в статью не вставили.

Распространились слухи: мол, полчище летучих мышей едва не растерзало заслуженного педагога. На деле же мышка была одна. Выпала, полудохлая, из вентиляции, а Мария Львовна в темном туалете на нее наступила. Вот та и цапнула.

Впрочем, были причины помимо мышей: полуторавековая постройка трещала по швам, корреспондент назвал царящую в школе атмосферу кладбищенской и недоумевал, как здесь могут учиться будущие строители коммунизма. До революции школа была дачей столбовых дворян, продутый сквозняками спортзал располагался в бывшей помещичьей конюшне. Кабинеты поглощали свет. Из поколения в поколение передавались легенды о секретных проходах, гигантских пауках, октябрятах, исчезнувших без вести по пути к туалетам.

Кишащее вредителями здание опечатали. Дети ездили в районную школу и не жаловались. Сумрачные классы будто энергию высасывали.

Степа в мистику не верил. Зато он верил в сокровища. Стивенсон был любимым писателем его детства. И сегодня тридцатипятилетний Степа помнил наизусть имена пиратов Джона Сильвера. Подростком он мечтал об опасных приключениях. В поисках золота перелопатил лес. Позже устроился трудовиком в школу, да не простую, а с историей.

…Степанида, молодая жена помещика Сивеца, скончалась от странной болезни, вроде малокровия. Три года мучилась, ожесточилась, изменилась ужасно. И у помещика разум помутился. Как-то он в гневе зарезал косой крестьянина. Чудом избежал тюрьмы. По закону его имение должно было перейти к опекуну, но влиятельная семья уладила проблему, и Сивеца признали невменяемым. Говорили, что супругу он похоронил в подвале, а с ней закопал многочисленные драгоценности.

Рыть под кабинетом Степа начал весной. Набитый макулатурой шкаф служил прикрытием. Под ним трудовик вскрыл пол. Землю сносил за стадион. Впереди маячила безбедная жизнь, свадьба с Аллой. Аллочка Рудольфовна вела математику и про планы коллеги знать не знала. В ответ на предложение поужинать отнекивалась. Авось, одари ее Степа побрякушками, птенчик иначе запоет.

Лопата стукнулась о крышку гроба в день, когда географичку ранила летучая мышка. Месяц ждал Степа, пока поутихнет шумиха, наконец под покровом ночи пришел к школе. Здание застыло во времени, казарменно-зеленое, будто существовала банка с нескончаемой зеленой краской. Лишенное притока детского смеха, беготни по дряхлым доскам, эмоций, питавших его нутро. И все при нем: и привидения, и пауки.

Дубликатом ключей Степа отворил дверь, шмыгнул внутрь. У родного кабинета воспользовался фонариком. От волнения вспотели ладони. За Степой наблюдали с портретов Маркс, Энгельс, Ленин и Горбачев. Верстаки и водруженные на них тиски отбрасывали тени. Степа увидел опрокинутый шкаф и охнул. Небольшой курган земли вырос над ямой. Казалось, это собака хозяйничала, расшвыряла почву. Рядом валялись звенья ржавой цепи и расколотая крышка гроба.

Сердце Степы обреченно екнуло. Могила была пуста.

«Львовна», — мелькнуло в голове. Соседи видели, как кошелка шастала вокруг запертой школы. Степа подумывал припугнуть географичку, но решил не ссориться: у Марии Львовны арендовала комнату приезжая Аллочка.

Степа так бы и стоял у ямы, но внимание привлек посторонний звук. Скрип половиц на втором этаже.

— Гадина, — процедил он, вслушиваясь. И встрепенулся: «А вдруг не сама?» Вспомнилось, как в старообрядческом ските он напоролся на черных копателей и был поколочен. Степа вынул из ящика стола киянку. Коль посягнул кто на его богатство — пусть пеняет на себя.

Скрипучие ступеньки привели на второй этаж. В кабинете биологии горел свет. Степа задержал дыхание и подкрался к приоткрытым дверям. Поддельный скелет сутулился в углу. Обезьяна на схеме, эволюционировав в человека, продолжала превращаться в кого-то еще. А на стуле в центре класса сидела, связанная бечевкой, Аллочка. Таращилась на трудовика и мычала в тряпку.

Степа сунул за пояс киянку и вынул изо рта коллеги кляп. Его всегда удручало, что Стивенсон не населил «Остров сокровищ» красивыми дамами. Какая радость от обладания кладом, если нет женщин?

— Скорее, Степан Иванович, умоляю!

Аллочка смотрела напряженно на дверь. Он принялся распутывать неумело связанные узлы.

— Мария Львовна! — прошептала Аллочка. — Свихнулась. Заманила сюда, по затылку меня огрела… Берегитесь!

Из темноты вынырнула взлохмаченная географичка. Мелькнуло перекошенное от ярости белое лицо. Блеснул кухонный нож. Степа уклонился и пнул старуху коленом. Львовна выронила оружие и плюхнулась на пол. По подбородку стекала слюна.

Освободившаяся от пут Аллочка косилась в сторону коридора.

— С ней кто-то был… она говорила с кем-то…

Снаружи зашелестело, заскреблось.

— Барыня идет, — сказала Львовна, ухмыляясь. — Тезка твоя, Степан Иваныч, Степанида.

Степа схватил Аллочку за предплечье. Не удостоив полоумную географичку ответом, они выскочили из класса и слетели по лестнице.

— Барыня! — надрывалась Львовна.

В вестибюле, преградив выход, кто-то стоял. Аллочка спряталась Степе за спину. Он включил фонарик. Луч выхватил из мрака молодую женщину. Степа никогда ее не встречал: он точно запомнил бы притягательное и какое-то хищное, звериное, что ли, лицо. Однако он узнал платье и алый кокошник: незнакомка позаимствовала национальный костюм в театральном кружке, который вела Аллочка.

— Ты кто? — спросил Степа, вынимая из-за пояса киянку.

Кроваво-красные губы ряженой незнакомки разлепились, демонстрируя острые клыки. Глаза полыхнули, как рубины. Барыня, а это была именно она, восставшая из могилы Степанида Сивец, вознеслась к потолку. Аллочка завизжала истошно.

Барыня приземлилась перед лестницей, но это уже была не привлекательная женщина, а огромная серая тварь с перепончатыми крыльями. Из носа-подковы текли зеленые сопли. Кокошник чудом удерживался на сморщенной бесформенной голове.

Тварь распахнула пасть и облизала длинные зубы. Очнувшийся Степа поволок Аллочку к кабинету труда. Монструозная летучая мышь поползла за ними, перебирая лапами-крыльями. Когти-серпы царапали пол. Она была лысой, не считая мерзкого мехового воротника вокруг дряблой шеи. Крылья терлись о стены. Степа засомневался: не сон ли это?

Он втолкнул Аллочку в кабинет, зажег свет и, осененный идеей, юркнул за верстаки. Аллочка, оставшаяся посреди класса, взвизгнула. К ней, минуя затаившегося Степу, ползла барыня. Выпяченная нижняя челюсть походила на бульдожью. По потолку над крылатой тварью карабкались летучие мыши самого обычного размера.

Степа посчитал до трех и выскочил из укрытия. Столярный молоток обрушился на тварь, почти настигшую Аллочку. Боек снес кокошник и погрузился