Пелагия и красный петух - Борис Акунин

– Раззява! – послышался голос Магеллана. –Ладно, после подберешь.

Но на чудо-мячик уже нацелился Колобок.Занятная штуковина. Подарить ее Пархомке-газетчику, пускай малой порадуется.

Только бы за борт не утек. Колобок прибавилходу.

Со стороны посмотреть – наверно, смешно: дваколобка катятся, один маленький, другой большой. Стой, не уйдешь!

Мячик наткнулся на что-то темное, остановился,и тут же был ухвачен. Колобок так увлекся погоней, что едва не налетел начеловека, сидевшего на палубе (об него-то шустрый раббер-болл и запнулся).

– Пардон, – культурно извинился Колобок. – Этомое.

– Берите, коли ваше, – ласково ответилсидевший.

И повернулся к соседям (там рядом еще двоебыли), продолжил разговор.

Колобок только рот разинул. Эти показались емуеще чудней предыдущих.

Два мужика и баба, но одеты одинаково: в белыххламидах до пят, а посередке синяя полоса – у бабы пришита лента, у мужиковкое-как краской намалевано.

Это «найденыши» и есть, скумекал Колобок. Тесамые, про кого евреи ругались. Видеть он их раньше не видывал, но читатьприходилось – и про жидовствующих, и про пророка ихнего Мануйлу. В газете провсе на свете прочитать можно.

«Найденыши» – люди русские, но от Христаотступились, подались в жидовскую веру. Зачем им жидовская вера и отчего ихзовут «найденышами», в голове не осталось, но запомнил Колобок, что газета отступниковкрепко ругала и про Мануйлу писала плохое. Много он народу обманом отправославия отвратил, а это кому ж понравится?

Вот и Колобок этих троих сразу не полюбил,стал думать, что бы у них такое утырить – не для поживы, а чтоб знали, какХриста предавать.

Пристроился сбоку, за цепным ящиком, затаился.

Тот, в кого мячик попал, был сильно ввозрасте, с мятым лицом. По виду из спившихся приказных, однако трезвый.Говорил мягко, обходительно.

– Истинно вам говорю: он самый Мессия и есть.Христос – тот ложный был, а этот самый доподлинный. И распять его у злых людейне получится, потому что Мануйла бессмертный, его Бог бережет. Сами знаете,убивали его уже, а он воскрес, да только на небо не вознесся, среди людейостался, потому как это его пришествие – окончательное.

– Я, Иегуда, насчет обрезания сомневаюсь, –пробасил огромный мужичина. По ручищам, по черным точкам на роже Колобокопределил – из кузнецов. – На сколько резать-то надо? На палец? На полпальца?

– Этого я тебе, Иезекия, не скажу, сам всомнении. Мне в Москве сказывали, как один сапожник себе ножницами отрезаллишку, так чуть не помер потом. Я, например, думаю пока воздержаться. Доедем доСвятой Земли – там видно будет. Мануйла-то, говорят, не велел обрезаться.Вроде, я слышал, не было от него на это «найденышам» благословения.

– Брешут, – вздохнул кузнец. – Надо резаться,Иегуда, надо. Настоящий еврей завсегда обрезанный. А так что ж, и в баню вСвятой Земле срамно сходить будет. Засмеют.

– Твоя правда, Иезекия, – согласился Иегуда. –Хоть и боязно, а, видно, надо.

Тут голос подала баба. Голос был гнилой,гнусавый, что и неудивительно, поскольку носа на лице у бабы не наблюдалось –провалился.

– Эх вы, «боязно». А еще евреи. Жалко, я немужик, я бы не испугалась.

Что ж у них, иродов, спереть-то, размышлялКолобок. Мешок, что ли, у кузнеца?

И уж потихоньку начал подбираться к мешку, ноздесь к троим сидевшим подошел четвертый, в такой же хламиде, только синяяполоса не намалеванная, а пришитая белой ниткой.

Этот Колобку еще противней показался: глаза сприщуром, морда плоская, масленая, жирные волосья до плеч, паршивая бороденка.Не иначе из кабатчиков.

Те трое так и вскинулись:

– Ты что, Соломоша, одного его оставил?

А пожилой, которого звать Иегуда, огляделся посторонам (но Колобка не приметил, куда ему) и тихонько говорит:

– Ведь уговорено – чтоб при казне беспременнодвое были!

Колобок решил, что ослышался. Но плоскомордыйСоломоша махнул рукой:

– Куды она денется, казна? Спит он, а ларчикпод подухой у него, да еще руками облапил. Душно там, в комнате.

И сел, снял сапог, затеял портянкуперекручивать.

Колобок глаза потер – не сон ли.

Казна! Ларчик!

Ай да первая навигация, ай да «Севрюга»!

Пустяки эти ваши золотые очки, а про остальноепрочее и говорить нечего. В каюте, под подушкой у Мануйлы-пророка, ждал Колобкаларец с казной. Вот она, мозговая косточка!

Так, говорите, уснул ваш пророк?

И «разинца» вмиг сдуло из-за ящика.

Трапчиком, трапчиком слетел Колобок на нижнююпалубу. Там никого и ничего не видно, только желтые пятна сквозь белое –каютные окна светятся.

Колобок спросил у желтых пятен: ну-ка, вкотором из вас казну везут?

На окнах были занавески, но не до самоговерху. Если на стульчик встать (а стульчики на палубе имелись, будто нарочнодля Колобковой надобности), можно поверх шторки заглянуть.

В первом окошке увидал Колобок трогательнуюкартину: семейное чаепитие.

Папаша – густобородый, солидный – потягивалчай из большого стакана. Напротив, на диванчике, вышивала супруга в домашнемчепце – особа немножко мужеподобная, но с чрезвычайно мягким и добрым лицом. Апо обе стороны от папеньки, прильнув к его широким плечам, сидели детки:сын-гимназист и дочка, тех же примерно лет. Однако не двойняшки – паренекчернявый, девица золотоволосая.

Дочурка напевала. Тихонько, так что черезстекло слов было не слыхать, только некое ангельское колебание воздуха. Взгляду барышни был мечтательный, розовые губки то раскрывались пошире, товытягивались трубочкой.

Колобок залюбовался на райское видение. Вжизнь бы у таких славных тырить не стал.

Сынок сказал что-то, поднялся. Поцеловалпапеньку – да как нежно-то, прямо в губы. Взял фуражку, вышел в коридор. Должнобыть, прогуляться надумал, воздухом подышать. Папенька ему вслед воздушныйпоцелуй послал.

Колобок растрогался. Вот ведь какого грозноговида мужчина. У себя в конторе или в присутствии, поди, внушает подчиненнымтрепет, а при семье, в домашности, истинный агнец.