Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Стало тихо. Старичище очки с носа сдернул исунул в карман (блеснула оправа – никак золотая?). Вынул из другого карманапузатую книжицу в кожаном переплете, раскрыл. Грозно заклехтал что-топо-своему, а после повторил по-русски – видно, были тут жиды, которыесобственное наречие не довольно понимали.

– «И сказал Господь Моисею: «Доколе зломуобществу сему роптать на Меня? Ропот сынов Израилевых, которым они ропщут наМеня, Я слышу. Скажи им: живу Я, и все вы, которые роптали на Меня, не войдетев землю, на которой Я клялся поселить вас». Слыхали, что сказано Моисею,маловеры?

Со своей белой бородой, с поднятым кверхупальцем он и сам был похож на Моисея с картинки, какую Колобок видал в Библии.

Все поклонились. И Колобок тоже согнулся.Просунул руку между двумя впереди стоящими. Рука у него была особенная, почтичто вовсе без костей, на хрящевом ходу. Изгибаться могла по-всякому, а еслинадо, то и удлинялась сверх всяких человеческих возможностей. Этой своейзамечательной рукой Колобок дотянулся до раввинова кармана, мизинчиком подцепилочки и присел на корточки. Уточкой, уточкой – шмыг в туман.

Очки попробовал на зуб. Ей-богу, золотые!

А еврейский поп грохотал из-за согнутых спин:

– Не будь я Арон Шефаревич, если не изгонювсякого, кто будет роптать и малодушествовать! Посмотрите на себя, глистысушеные! На что вы сдались «опричникам»? Да кому вы вообще...

Не стал Колобок слушать дальше, убрался отгреха.

* * *

Туман совсем заплотнел, еле-еле перила видать.Вдоль них-то «разинец» и заскользил.

У-дууу!!! – оглушительно загудело наверху.Значит, рубка тут.

А как пароход отдуделся, донеслись доКолобковых ушей странные слова.

Кто-то впереди выводил нараспев:

Дыханье дав моим устам,

Она на факел свой дохнула,

И целый мир на Здесь и Там

В тот миг безумья разомкнула,

Ушла – и холодом пахнуло...

– Брось завывать, Колизей, – оборвал другойголос – резкий, насмешливый. – Лучше мускулатуру укрепляй. На что я тебе раббер-боллдавал?

С левого берега дунуло ветром, и пелена вмигпопрозрачнела. Колобок увидел под лесенкой рубки целое собрание: парни сидят,человек двадцать, и с ними две девки.

Чудная была компания, нечасто такую увидишь.Среди парней много очкастых и кучерявых, да и носастые есть – по виду вродееврейчики, а вроде и нет. Очень уж веселые, у всех рот до ушей. Один постарше,плечистый, под распахнутой блузой тельняшка, в зубах трубка. Не иначе морскойчеловек, вот и бородка без усов – это моряки так бреют, чтоб угольком из трубкине подпалиться.

Еще чудней были девки. Верней, не девки –барышни.

Первая тоненькая, белокожая, глазищи вполлица, но волосы, дурочка, зачем-то по-мальчишьи обстригла. А волосы знатные,густые, с золотым отливом.

Вторая низенькая, кругленькая, а одета –умора: на голове белая полотняная шапка с маленькими полями, вместо юбкикороткие штаны зеленого цвета, так что ноги все на виду, обута в белыешкарпетки и необстоятельные тапки на кожаных ремешках.

Колобок аж глазами захлопал от непривычногозрелища. Надо же – и лодыжки видно, и толстые ляжки, все в цыпках от холода.

И не только ногами заинтересовался.

Что за люди? Куда едут и зачем? И что за«рабербол» такой?

Непонятное слово произнес бородатый. Тот же,что читал стихи, на его попрек засмеялся, стал рукой дергать. Колобокприсмотрелся – в пальцах у парня черный шар зажат, и он его давит, давит. Азачем?

– Зябнешь, Малке? – спросил бородатыйтолстушку – тоже на цыпки ее посмотрел. – Ничего, будешь вспоминать этупоездку, как рай. Прохладно, и воды сколько хочешь. Я почему назначил сбор вНижнем? Чтоб с Россией попрощались. Глядите, дышите. Скоро нечем будет. Вы ещене знаете, что такое настоящая жара. А я знаю. Раз в Порт-Саиде стояли, надобыло обшивку подлатать. Я у кэптена на неделю отпросился, захотелось пустыню назуб попробовать, присмотреться.

– И что, присмотрелся? – спросила нежнаябарышня.

– Присмотрелся, Рохеле, присмотрелся, –усмехнулся бородач. – У меня кожа не такая белая, как у тебя, и то к вечеруфизиономия волдырями пошла. Губы растрескались, все в крови. Горло будтонапильником надраено. А воду пить – ни-ни, нужно соль лизать.

– Зачем соль, Магеллан? – удивился один изпарней.

– А затем, что, когда потеешь, из организмасоль уходит, это страшней обезвоживания. Так и сдохнуть можно. Потею, лижусоль, но еду вперед. У меня решено твердо: двести верст до Газы, там дневка, иобратно. – Магеллан выпустил струйку дыма. – Только в Газу я не попал, сбился.Понадеялся на солнце, не взял компас, дурак. На третий день пустыня началакачаться, подплывать. Как на волнах: влево-вправо, влево-вправо. Березовую рощувдали увидал, потом озеро. Эге, соображаю, до миражей допотелся. А вечером,когда от барханов протянулись длинные полосы, из-за холма налетели бедуины. Ясначала подумал: еще один мираж. Представьте: треугольные тени, несутся сосверхъестественной быстротой, и все крупнее, крупнее. Это они верблюдов вскачьпогнали. Главное – все в полной тишине. Ни звука, только тихо-тихо шелеститпесок. Меня предупреждали про разбойников. Винчестер с собой, револьвер. А язастыл в седле, идиот идиотом, и смотрю, как мне навстречу несется смерть.Красивое зрелище – не оторвешься. В пустыне ведь что самое опасное? От солнца изноя инстинкт самосохранения притупляется, вот что.

Все слушали рассказчика, затаив дыхание.Колобку тоже было интересно, но и о деле забывать нехорошо. У толстозадой Малкииз кармашка ее потешных штанов заманчиво торчал кошелек. Колобок его даже уж ивынул, но положил обратно. Жалко стало дуреху.

– Да не так! Я же показывал! – прервал рассказМагеллан. – Что ты кистью дергаешь? Пальцами, пальцами! Дай сюда!

Отобрал у очкастого Колизея шар, принялся егостискивать.

– Ритмично, ритмично. Тысячу, десять тысячраз! Как ты арабскую лошадь за уздцы удержишь с такими пальцами? Лови, работай.

Кинул шар обратно, но недотепа-стихоплет непоймал.

Шар стукнулся о палубу и вдруг как подпрыгнет.Так звонко, задорно – Колобку очень понравилось.

И покатился мячик по настилу, подскакивая, атут справа опять наполз туман и утопил всю честную компанию в белойпростокваше.