Книга начал - Салли Пейдж

с Малкольмом, который все еще внимательно разглядывает цветы у подножия памятника Карлу Марксу. Высокая фигура его перегнулась пополам, сложившись в талии под прямым углом.

– Малкольм, – спрашивает Джо, – как вы думаете, много людей приходит сюда и оставляет цветы?

Малкольм медленно выпрямляется, пока вновь не принимает вертикальное положение.

– В общем-то да, довольно много. Хотя, когда Карл скончался, в последний путь его сопровождало не много людей. Но потом его могила для многих превратилась в место паломничества. И далеко не все его «почитатели» желали ему добра. За все эти годы многие делали попытку как-то испортить, а то и вовсе уничтожить этот памятник.

– Но никому не удалось? – спрашивает Руфь.

Сейчас она, как никогда, похожа на птицу, когда одним прыжком оказывается на невысокой ступеньке перед гробницей.

– Да, до конца так и не удалось. Но однажды кто-то заложил под памятник бомбу.

– Ого! И что, сильно повредил? – спрашивает Джо, поднимает голову и читает под суровым лицом Маркса надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

На лице Малкольма медленно проступает улыбка.

– Трудно сказать, насколько эти бомбисты достигли своей цели. Надгробного памятника взрывное устройство не разрушило. Он просто чуть-чуть отклонился влево.

– Карлу бы это понравилось, – одобрительно отзывается Руфь. – Ну что, а где у нас Джордж Элиот? Что-то мои ноги уже начинают подмерзать.

– О, да-да, конечно. Еще одна остановка, а потом, думаю, нужно будет выпить чаю.

Но Джо мысль о чае вдохновляет что-то не очень: последние полчаса она мечтает о теплом пабе.

По одной из боковых дорожек Малкольм приводит их к могиле гораздо меньшего размера. Возле невысокой надгробной плиты стоит простенький прямоугольный памятник. В самом низу этого каменного сооружения выбито два имени: «Джордж Элиот», а также «Мэри Энн Кросс» – и даты: «1819–1880».

– Почему она писала под псевдонимом Джордж Элиот? – спрашивает Джо, вспоминая о Джейн Остин и сестрах Бронте. Не они ли проложили дорогу для остальных романисток?

– Когда Джордж Элиот по-настоящему начала писать, она жила с человеком, который уже был женат. Ее партнера звали Джордж Генри Льюис, и он по-прежнему был принят обществом, несмотря на наличие любовницы, но вот Джордж Элиот стала изгоем. И писать под собственным именем для нее было бы довольно затруднительно. Я думаю, имя Джордж она выбрала в честь своего возлюбленного, – поясняет Малкольм.

– Падшая женщина. – Джо вспоминает недавний разговор с Руфью. – Так что, Джордж Элиот до конца жизни так и оставалась отвергнутой обществом? – спрашивает она.

– Нет, слава ее все изменила. Джордж Элиот превратилась в настоящую знаменитость. А потом ее положение стало еще более привлекательным, как только все узнали, что ее книги очень нравятся королеве Виктории. Когда Джордж Льюис наконец умер, жизнь во грехе для нее закончилась. Но справедливости ради, думаю, стоит сказать, что, несмотря на ее авторитет и талант, общество сурово ее осуждало. С другой стороны, ради той же справедливости стоит добавить, что характер у нее был не из легких, и ей не всегда удавалось найти общий язык с окружающими. – Малкольм стучит по надгробию носком своей дорогой туфли. – И в результате многие влиятельные люди частенько оставались ею недовольны. Я считаю, что именно по этой причине ее желание быть похороненной в Вестминстерском аббатстве, среди других писателей, таких, например, как ее друг Чарльз Диккенс, не было удовлетворено. И вот теперь она покоится здесь.

– Приятно думать, что она все еще знаменита и что по сравнению с ее временем теперь ситуация в корне изменилась. И у людей стало больше свободы жить так, как они сами хотят, – говорит Джо.

Малкольм долгим взглядом смотрит на нее, хотя ничего и не говорит. Потом переключает внимание на Руфь:

– Самое печальное в том, что и на смерть у Джордж Элиот не было никакой надежды. От Бога она отказалась еще в молодости, а семья не очень-то ее жаловала. Она была достаточно храброй, чтобы пойти против общественных устоев, но церковь могла ей предложить в перспективе только вечные муки в преисподней.

– О, лично я в ад не верю, – весело говорит Руфь, похлопывая себя руками, словно замерзла и хочет согреться.

– Вы, служительница церкви, и не верите в ад? – недоверчиво спрашивает Малкольм.

– Нет, не верю. Я много об этом думала и решила отклонить эту гипотезу, – все так же весело говорит Руфь.

Джо про себя только улыбается. Определенно Руфь совсем не похожа на всех викариев, с которыми ей довелось быть знакомой.

– Но вы же просто не имеете права тут привередничать: это мне нравится, а то не нравится, – гнет свое Малкольм. – Ведь вы же состоите в иерархии англиканской церкви, вы рукоположены, я правильно полагаю?

– О да.

– Но религиозные догматы, Священное Писание, конечно же…

Преподобная Руфь локтем подталкивает высокого мужчину под ребра:

– Малкольм Басвелл, вы сейчас стоите перед могилой Джордж Элиот и рассказываете мне тут о том, что я должна верить каждому написанному в Библии слову? В книге, составленной исключительно мужчинами?

Малкольм несколько секунд изумленно смотрит на викария, а потом хмыкает так, что этот звук больше похож на гогот.

– Поразительно точное замечание! – восклицает он и слегка склоняет перед ней голову.

То же самое он проделывал, когда открывал в магазине Джо дверь перед покупателями.

По дороге к выходу с территории кладбища Руфь берет Малкольма под руку.

– Я понимаю, что отступление от традиции требует много мужества, – вполголоса говорит она, но Джо слышит каждое слово, – но мне лично кажется, что смелым людям Господь благоволит, хотя при этом уверена в том, что лично вы считаете меня дурочкой.

Малкольм останавливается и поворачивается лицом к Руфи. В сумерках их лица почти неразличимы, но Джо успевает поймать их быстрый обмен взглядами, – что именно это значит, она не совсем понимает.

– Ну-ну, – бодро говорит Малкольм, снова набирая скорость, – как быстро, однако, темнеет… и я, кажется, изрядно замерз. Может, чайку? Или поищем какой-нибудь паб?

– Паб, – мгновенно откликается Джо, а сама продолжает ломать голову: что же означал этот их обмен взглядами?

* * *

В переулке, отходящем от Хайгейт-стрит, перед затемненной витриной небольшого магазина канцелярских товаров останавливается высокая фигура мужчины в мешковатом свитере. С его места внутри можно разглядеть лишь доску для заметок на стене позади прилавка. На ней, под ленточкой с конвертом, висят рисунки, листочки с какими-то написанными от руки словами, буклеты – и еще он замечает визитку ресторана «Ла Библиотека». Посередине доски пришпилен небольшой календарь. Некоторые числа на нем уже вычеркнуты, другие же, более поздние, никак не помечены. Доска наполовину заполнена и наполовину пуста. Означает ли это, думает