Книга начал - Салли Пейдж

викинг по имени Эрик, что любительница канцелярщины пока не решила, уйти ей или остаться?

Глава 23

Призраки и лисица

Они сочиняют список правил поведения для призраков Хайгейтского кладбища. Джо исполняет обязанности секретаря и по пунктам заносит их на бумагу. Она рада возможности достать из сумочки и пользоваться перьевой ручкой, но само составление правил – творчество коллективное. Они с Руфью и Малкольмом расселись вокруг столика, стоящего ближе всего к камину паба, и обсуждают книгу. А перед этим Руфь сделала весьма проблематичное замечание о том, что в канун каждого Рождества могут являться призраки отнюдь не всех похороненных на этом кладбище – тогда их будет слишком много. В конце концов за глинтвейном и картошкой фри с сыром они решают, что Малкольм проявит некоторую художественную вольность и сосредоточится лишь на нескольких конкретных персонажах. Другие пункты списка включают в себя следующие.

«Ночь перед Рождеством должна длиться с 10 часов вечера и до рассвета».

Традиционный подход дает призракам время лишь до полуночи, а так у них будет больше времени на разговоры. Джо предложила было, чтобы ночь перед Рождеством начиналась раньше десяти вечера, но Малкольм забеспокоился, что его призраков могут случайно увидеть дети, а этого никак допустить нельзя, поскольку они могут напугаться. Джо так и не поняла, кто именно и кого может напугать, но спорить не стала: в конце концов, автор этой книги – Малкольм.

«Призраки не могут проходить сквозь стены, но в автобус сесть могут».

На этом пункте особенно настаивала Руфь: ей хотелось, чтобы призраки могли максимально эффективно использовать возможность погулять по ночному Лондону.

«Подобные сборища призраков проходят ежегодно».

То есть в отдельных случаях призраки могли встречаться и раньше (а также могут надеяться на встречу в следующем году).

«Призраки воспринимаются остальными как нормальные люди во плоти и крови, а не как полупрозрачные видения».

Вместе с этим пунктом все сошлись на том, что, поскольку действие происходит в ночь перед Рождеством, самую волшебную в году, люди, которым навстречу попался призрак (одетый, как можно предположить, так, как принято было одеваться в его время), не видят в этом ничего необычного.

Обсуждая с другими этот последний пункт, Джо думает: интересно, что бы сказал Джеймс, если бы увидел ее сейчас? Она нисколько не сомневается, что он назвал бы происходящее бредом. Совершенно нелепое занятие – все равно что ее ребяческая страсть ко всякого рода канцелярщине. Зато теперь эта страсть помогает ей работать в магазине дяди. А эта встреча? Джо давно не было так легко и спокойно на душе – и она с улыбкой глядит на двух сидящих рядом с ней столь разных людей.

Теперь она ощущает привязанность не только к своим родственникам и друзьям, живущим на северо-востоке страны, у нее есть настоящие друзья и здесь, в Лондоне. Ей всегда казалось, что ее настоящий дом на Севере, но в этом лондонском пабе с Руфью и Малкольмом, при одной мысли о том, что когда-нибудь ей придется с ними расстаться, у Джо начинает ныть сердце. Она отгоняет эту мысль подальше: в кои-то веки женщина рада находиться в лимбе.

Руфь продолжает что-то болтать про призраков, тогда как Малкольм вдруг умолкает и уходит в себя. Лицо его печально, и Джо вспоминает то время, когда она очень за него тревожилась. Руфь тоже умолкает, и теперь уже обе женщины наблюдают за тем, как он задумчиво вертит в пальцах подставку под кружку с пивом.

Малкольм поднимает глаза, переводит взгляд то на одну, то на другую.

– Вы не против, если я задам вам обеим вопрос? – спрашивает он.

– Спрашивайте, – бодро отвечает Руфь, а Джо молча кивает.

– Вы сами-то верите в духов?

– То есть помимо Святого Духа? – вопросом на вопрос отвечает Руфь.

По лицу Малкольма пробегает бледная улыбка.

– Лично я – вряд ли, – продолжает Руфь уже более серьезным тоном и тут же сама задает вопрос, который вертится и на языке у Джо: – А вы, Малкольм, верите?

Мужчина какое-то время сосредоточенно смотрит ей в глаза, поглаживая обеими ладонями поверхность стола.

– Думаю, будет правильно, если я расскажу вам с Джоанной еще кое-что о том, почему мне пришла в голову мысль написать эту книгу, – говорит он, уставившись куда-то в пространство над их головами.

Руфь и Джо молча переглядываются и ждут продолжения. Мысли Джо переносятся в прошлое: как Малкольм в первый раз сообщил им о своей книге и с каким трудом он старался увильнуть от ответа на вопрос, каким образом эта мысль пришла ему в голову. Еще тогда Джо подумала, что он чего-то недоговаривает.

– Иногда я сам себе кажусь выжившим из ума стариком, – начинает Малкольм, печально качая головой. – Моя мать была удивительной женщиной, мы с ней были очень близки, особенно после гибели отца и брата. Она понимала меня, как никто на свете не мог бы понять. – Он делает паузу. – Ну да, она была для меня еще одним самым дорогим и близким человеком.

Малкольм снова умолкает, и у Джо в голове мелькает мысль, не надо ли что-то сказать, но уже через пару секунд он продолжает:

– Да, она была исключительной женщиной, и, по правде говоря, меня не покидало чувство, что я с ней никогда не сравняюсь. Боже мой, я частенько думаю о том, что она совершила в своей жизни. А что совершил я?

Малкольм протягивает к ним раскрытые пустые ладони.

Джо уже собирается что-то сказать, попытаться ободрить и успокоить его, как вдруг он всем телом поворачивается к Руфи.

– Преподобная Руфь, однажды вы сказали, что боль утраты со временем не становится легче. Дорогая моя, вы совершенно правы, – энергично кивает он головой. – Прошло, наверное, уже два года с тех пор, как я осознал, в общем, что жизнь без матери кажется мне бессмысленной. И я понимаю, я все понимаю, я должен был справиться с этой утратой, это естественный порядок вещей, она была уже очень стара, но, боже мой, как мне ее не хватает.

Джо видит, что морщины на его печальном лице делаются еще глубже, как и тогда, при взгляде на фотографии своей матери.

– Повторяю, я сам себе кажусь страшным глупцом, признаваясь вам в этом…

Руфь тянется к нему и гладит руку.

– В любви к человеческому существу и в чувстве тоски по нему нет ничего постыдного, – тихо говорит она.

Малкольм глубоко вздыхает и продолжает:

– Я сказал тогда самому себе, что должен преодолеть потрясение, вызванное ее утратой, но острое чувство отчаянного