Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Все чаще случалось так, что Гренуй не только мешал в котле,но еще и закладывал цветочную массу, топил печь и процеживал помаду, а Дрюо темвременем отправлялся пропустить стакан вина в «Четыре Дожина» или поднималсянаверх к мадам поглядеть, что и как. Он знал, что на Гренуя можно былоположиться. А Гренуй, хоть и выполнял двойную работу, наслаждался одиночеством,совершенствовался в новом искусстве и при случае немного экспериментировал. И своровской радостью он обнаружил, что приготовленная им помада несравненнотоньше, а его Essence Absolue на порядок чище, чем изготовленная вместе с Дрюо.

В конце июня началось время жасмина, в августе — ночныхгиацинтов. Оба растения обладали столь изысканным и одновременно хрупкимблагоуханием, что нужно было не только срывать их цветы до восхода солнца, но иподвергать их особенной, самой бережной обработке. Тепло уменьшало их аромат,внезапное погружение в горячий мацерационный жир полностью разрушило бы его.Эти благороднейшие из всех цветов не позволяли так просто вырвать у себя душу,и ее приходилось прямо-таки выманивать хитростью. В особом помещении ихрассыпали на смазанные жиром гладкие доски или не прессуя заворачивали впропитанные маслом холсты, где их медленно усыпляли до смерти. Только спустятри или четыре дня они увядали, выдыхая свой аромат на соседствующий жир илимасло. Потом их осторожно выбирали и рассыпали свежие цветки. Процессповторялся десять — двадцать раз, и к тому времени, когда помада насыщалась иможно было выжимать из холстов ароматическое масло, наступал сентябрь. Здесьдобычи было еще меньше, чем при мацерации. Однако качество полученной путемхолодного анфлеража жасминной пасты или изготовленного по старинному рецептутуберозового мыла превосходило по своей изысканности и верности оригиналу любойдругой продукт парфюмерного искусства. Казалось, что на жирных пластинах, как взеркале, был запечатлен сладостно-стойкий эротический аромат жасмина иотражался вполне естественно — cum grano salis [7] конечно. Ибонюх Гренуя, разумеется, еще обнаруживал различие между запахом цветов и ихконсервированным ароматом: словно тонкое покрывало лежал на нем собственныйзапах жира (сколь угодно чистого), сглаживая ароматический образ оригинала,умеряя его пронзительность, может, даже вообще делая его красоту выносимой дляобычных людей… Во всяком случае, холодный анфлераж был самым изощренным идейственным средством улавливания нежных запахов. Лучшего не было. И хотя дажеэтот метод не мог полностью обмануть нос Гренуя, он знал, что для оболваниваниямира лишенных нюха тупиц его тысячу раз достаточно.

Уже очень скоро он превзошел своего учителя Дрюо как вмацерировании, так и в искусстве холодной ароматизации и дал ему это понятьпроверенным угодливо-тактичным образом. Дрюо охотно поручал ему выходить вгород, на бойню, и покупать там самые подходящие сорта жира, очищать их,распускать, фильтровать и определять пропорции смесей. Сам Дрюо всегда боялсяэтой работы и выполнял ее с величайшим трудом, потому что нечистый, прогорклыйили слишком отдающий свининой, говядиной или бараниной жир мог разрушитьдрагоценную помаду. Он передоверил Греную определять промежутки между жирнымипластинами в помещении для ароматизации, время смены цветов, степень насыщенияпомады, он вскоре передоверил ему все рискованные решения, которые он, Дрюо,так же, как некогда Бальдини, мог принимать лишь наобум, по выученным правилам,а Гренуй — со знанием дела, чем был обязан своему носу о чем Дрюо, конечно, неподозревал.

«У него легкая рука, — говорил Дрюо. — Он нутромчувствует, что к чему». А иногда он думал: «Да он просто много способнее меня,из него выйдет парфюмер, в сто раз лучший, чем я» И при этом он считал егозаконченным болваном, поскольку Гренуй, по его мнению, не извлекал ни малейшегокапитала из своего дарования, а он, Дрюо, с меньшими способностями тем временемуже успел стать мастером. А Гренуй укреплял его в этом мнении, старательнопритворялся глупым, не обнаруживал ни малейших признаков тщеславия, делал вид,что не догадывается о собственной гениальности и действует только по приказаниюмногоопытного Дрюо, без коего он, Гренуй, ничто.

Потом наступили осень и зима. В мастерской стало спокойней.Цветочные ароматы, запертые в тигли и флаконы, лежали в подвале. Время отвремени мадам приказала проверить ту или иную помаду или дистиллироватькакой-нибудь мешок сухих трав, но в общем дел было не слишком много. Поступалиеще оливки, неделя за неделей, полными корзинами (из них выжимали девичьемасло, а остатки сдавали на маслобойню) и вино, часть которого Гренуй перегонялв очищенный спирт.

Дрюо все реже заглядывал в мастерскую. Он выполнял своиобязанности в постели мадам, а если и появлялся, воняя потом и семенем, то лишьдля того, чтобы исчезнуть в «Четырех Дофинах». Мадам тоже стала реже спускатьсявниз. Она занималась своими имущественными делами и переделкой гардероба к томумоменту, когда кончится год траура. Часто Гренуй целыми днями не видел никогокроме служанки, приносившей ему на обед суп, а на ужин — хлеб и маслины. Онпочти не выходил в город. В корпоративной жизни, а именно в регулярных встречахподмастерьев и шествиях он участвовал ровно настолько, что бы не бросалось вглаза ни его отсутствие, ни его присутствие. Ни друзей, ни знакомых он не имел,но тщательно следил за тем, чтобы его не сочли ни наглецом, ни отщепенцем. Онпредоставил другим подмастерьям находить его общество пресным и унылым. Он былмастером в искусстве распространять скуку и выдавать себя за неотесанногоболвана — разумеется, не перебарщивая настолько, чтобы над ним можно было злораднонасмехаться или превращать его в жертву грубых цеховых шуток. Ему вдалоськазаться совершенно неинтересным. Его оставили в покое. А он больше ничего и нежелал.

Он проводил свое время в мастерской. Дрюо он объяснял этотем, что изобретает рецепт одеколона. На самом деле он экспериментировал совсемс другими запахами. Его духи, которые он изготовил в Монпелье, хоть он ирасходовал их очень экономно, уже кончились. Он сочинил новые. Но на этот разон не удовольствовался имитацией на скорую руку из случайно подвернувшихсяматериалов основного человеческого запаха, но вложил все свое тщеславие всоздание личного аромата и даже множества личных ароматов.

Сначала он сделал для себя запах незаметности, мышино-сероебудничное платье, в котором кисловато-сырный человеческий аромат хотя иприсутствовал, но пробивался лишь слегка, словно сквозь толстый слой плотнойшерстяной одежды, натянутой на сухую старческую кожу. С таким запахом ему былоудобно находиться среди людей. Духи были достаточно сильные, чтобы обонятельнообосновать существование некой особы, и одновременно настолько скромные, чтоникто их не замечал. С их помощью Гренуй обонятельно как бы не присутствовал ивсе же самым скромным образом всегда оправдывал свое наличие. Это было емуочень кстати как в доме мадам Арнульфи, так и во время его случайных вылазок вгород.

Правда, в некоторых обстоятельствах этот скромный ароматоказался помехой. Когда ему по заданию Дрюо приходилось делать покупки иликогда он хотел у какого-нибудь торговца купить немного цибетина или несколькозерен мускуса, могло произойти так, что при его совершенной невзрачности еголибо совсем не замечали и не обслуживали, либо хотя и замечали, но давали не тоили забывали обслужить. Для таких случаев он сотворил себе более породистые, слегкапотливые духи, с некоторыми обонятельными углами и кантами, придававшие емуболее грубую внешность и заставлявшие людей думать, что он спешит по неотложнымделам. Кроме того, с помощью имитации свойственной Дрюо aura seminalis, которуюон сумел воссоздать путем ароматизации жирного полотняного платка пастой изсвежих утиных яиц и обжаренной пшеничной муки, он добивался хорошихрезультатов, когда надо было в какой-то мере привлечь к себе внимание.