Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Следующими духами из его арсенала был запах, возбуждавшийсострадание, безотказно действовавший на женщин среднего и пожилого возраста.Это был запах жидкого молока и чистого мягкого дерева. В нем Гренуй — даже еслион входил небритым, с кислой миной, не снимая плаща — производил впечатлениебедного бледного паренька в рваной куртке, которому нужно было помочь. Рыночныеторговки, услышав этот запах, совали ему орехи и сушеные груши — таким голодными беспомощным он им казался. А жена мясника, известная своей неумолимостью искупостью позволила ему выбрать и взять задаром старые вонючие остатки мяса икостей, ибо его аромат невинности растрогал ее материнское сердце. Из этихостатков он, в свою очередь, путем прямой пропитки алкоголем извлек главныекомпоненты запаха, которым пользовался, если непременно хотел остаться водиночестве. Этот запах создавал вокруг него атмосферу тихого отвращения,дуновение гнили, которое шибает по утрам из старых неухоженных ртов. Эффект былтак силен, что даже не слишком брезгливый Дрюо непроизвольно отворачивался ивыходил на свежий воздух, разумеется не вполне отдавая себе отчет, что на самомделе вытолкало его из дома. А нескольких капель этого репеллента, пролитых напорог хижины, оказалось достаточно, чтобы держать на расстоянии любогонепрошеного гостя, будь то человек или зверь.

Теперь, под защитой различных запахов, которые он взависимости от внешних обстоятельств менял, как платья, и которые позволяли емуне выделяться в мире людей и скрывать свою сущность, Гренуй отдался своейподлинной страсти — изощренной охоте за ароматами. И поскольку перед ним былавеликая цель и он имел в запасе больше года времени, он не только слихорадочным рвением, но и необычайно планомерно и систематически сталоттачивать оружие, отрабатывать изощренные приемы, упорно доводить досовершенства методы. Он начал с того, на чем остановился у Бальдини, — сизвлечения ароматов из неодушевленных предметов: из камня, металла, дерева,соли, воды, воздуха…

То, что тогда из-за применения грубого метода дистилляцииокончилось жалкой неудачей, теперь удалось благодаря мощной абсорбирующей силежира. Ему понравился холодный заплесневелый запах латунной дверной задвижки, ион на несколько дней обмазал ее говяжьим салом. И надо же — после того как онсоскреб сало и проверил результат, оно хоть и очень в малой степени, новсе-таки однозначно пахло именно латунью. И даже после отмывания алкоголемзапах еще оставался, бесконечно слабый, далекий, затененный испарением винногоспирта и доступный, вероятно, во всем мире только тонкому нюху Гренуя, новсе-таки он был, и это значило, что хотя бы в принципе он был в егораспоряжении. Имей он десять тысяч задвижек, которые он смог бы тысячу днейподряд покрывать салом, он сумел бы получить крошечную каплю Essence Absolue,аромата такой силы, что у любого и всякого возникла бы иллюзия, что у негопрямо перед носом — латунный оригинал задвижки.

То же самое удалось ему с ароматом пористого известняка,кусок которого он нашел на оливковой плантации перед хижиной. Он егомацерировал и получил маленький шарик каменной помады, чей неизъяснимый запахвосхищал его неописуемо. Он скомбинировал его с другими запахами, извлеченнымииз всех возможных предметов, подобранных вокруг его хижины, и мало-помалусмастерил миниатюрную модель оливковой плантации за францисканским монастырем,которую, заперев в крошечном флакончике, мог носить при себе и если захочется,оживлять из мертвых. Конечно, виртуозные кунштюки, чудесные забавы, которые онустраивал с ароматами, тешили его одного и были известны только ему. Но сам онбыл в восхищении от этих бессмысленных трюков, и в его жизни ни прежде, нипотом не было моментов такого поистине невыносимого счастья, какое ониспытывал, сотворяя в азарте игры благоухающие ландшафты, натюрморты и портретыотдельных предметов. А вскоре он перешел на живые объекты.

Он стал ловить зимних мух, личинок, крыс, мелких кошек итопить их в горячем жире. По ночам он залезал в сарай к коровам, козам ипоросятам, чтобы на несколько часов завернуть их в обмазанные жиром холсты илиобмотать промасленными бинтами. Или прокрадывался в овечий хлев, чтобы обстричьягненка, чью душистую шерсть он стирал в винном спирте. Поначалу результатыбыли не слишком вдохновляющими. Ибо в отличие от таких терпеливых предметов,как латунная задвижка или камень, животные не хотели отдавать свой запах.Свиньи терлись боками о края кормушек, сдирая с себя бинты. Овцы блеяли, когдаон ночью приближался к ним с ножом. Коровы упорно стряхивали с вымени жирныетряпки. Некоторые из пойманных им жуков, когда он пытался их переработать,выбрасывали отвратительно воняющие секреции, а крысы, наверное от страха,испражнялись в его высокочувствительные помады. Животные, которых он хотелмацерировать, в отличие от цветов, не отдавали свой аромат безропотно смолчаливым вздохом, но отчаянно сопротивлялись умерщвлению, ни за что не давалисебя утопить, брыкались, и боролись, и выделяли непропорционально большиеколичества смертного пота, вызванного страхом, так что горячий жир портился отперенасыщения кислотами. Это, конечно, мешало разумной работе. Объекты следовалоуспокоить, и так внезапно, чтобы они еще не успели испугаться или оказатьсопротивление. Ему пришлось их убивать.

Сначала он попробовал это на каком-то щенке. Из конуры передбойней он выманил его от матери куском мяса и привел в мастерскую, и, когда животноес радостным возбужденным тявканьем запрыгало, пытаясь выхватить мясо из левойруки Гренуя, он поленом, которое держал в правой, нанес ему короткий и резкийудар по затылку. Смерть щенка наступила так внезапно, что выражение счастья ещедолго сохранялось в его глазах и лапах, когда Гренуй в помещении дляароматизации осторожно укладывал его на решетку между жирными пластинами, гдеон теперь испускал свой чистый, не замутненный потом страха аромат. Разумеется,нужно было все время быть начеку! Трупы, так же как сорванные цветы, быстропортились. И потому Гренуй сторожил свою жертву примерно двенадцать часов, покане заметил, что из тела собаки потекли струйки хотя и приятного, но здесь неуместного трупного запаха. Он тут же прервал анфлераж, убрал труп и спряталкусочек ароматизированного жира в котел, где его тщательно промыл. Ондистиллировал алкоголь, пока его не осталось с наперсток, и этот остаток вылилв крошечную стеклянную пробирку. Духи отчетливо пахли влажной, свежей,блестящей собачьей шкурой; запах был резким, даже поразительно резким. И когдаГренуй дал его понюхать старой суке с бойни, она разразилась лаем, и завизжала,и не хотела отрывать ноздри от стеклянной пробирки. Но Гренуй плотно закрыл ее,положил в карман и еще долго носил при себе как воспоминание о том дне триумфа,когда ему впервые удалось отобрать благоухающую душу у живого существа.

Потом, очень постепенно и с величайшей осторожностью, онприступил к людям. Под прикрытием своего легкого запаха невзрачности он повечерам толкался среди завсегдатаев «Четырех Дофинов» и под столами, искамьями, и в укромных закутках прицеплял обрывки пропитанной маслом или жиромматерии. Через несколько дней он собирал их и исследовал. Действительно, онинаряду со всеми возможными кухонными испарениями и запахами табачного дыма ивина выдыхали немного человеческого аромата. Но он оставался очень расплывчатыми завуалированным — скорее общим ощущением смрада, чем личным запахом. Ту жеауру человеческой массы, но более чистую и сублимированную в возвышенно-потливоекачество, можно было получить в соборе, где Гренуй 24 декабря развесил подскамьями свои пробные флажки и откуда забрал их 2, декабря, после того как надними было отсижено не меньше семи обеден. На этих обрывках ткани, впитавшейатмосферу собора, запечатлелся жуткий конгломерат запахов прогорклого пота,менструальной крови, влажных впадин под коленами и сведенных судорогой рук,смешанных с отработанным воздухом дыхания тысяч поющих хором и шепчущих молитвыглоток, и с тяжелыми вязкими парами ладана и мирры, жуткий в своей облачнойбесформенности, вызывающей тошноту сгущенности и все-таки уже узнаваемочеловечий. Первый индивидуальный запах Гренуй раздобыл в богадельне. Емуудалось украсть предназначенные собственно, для сожжения простыни одного толькочто умершего от чахотки подмастерья кожевенника, в которых он пролежалзавернутым два месяца. Полотно так сильно пропиталось сальными выделениямикожевенника, что впитало его испарения, как паста для анфлеража, и его можнобыло прямо подвергнуть отмывке. Результат был кошмарный: под носом Гренуя израствора винного спирта кожевенник восстал из мертвых, и его индивидуальныйобонятельный портрет, пусть схематический, искаженный своеобразным методомрепродуцирования и многочисленными миазмами болезни, но все же вполнеузнаваемый, проступил в воздухе помещения: маленький человек лет тридцати,блондин с широким тупым носом, с короткими руками, плоскими сырными ступнями,набухшим членом, желчным темпераментом и дурным запахом изо рта, этот кожевенникне отличался красотой, не стоило сохранять его, как того маленького щенка. Новсе-таки Гренуй целую ночь позволил привидению носиться по своей хижине и то идело подцеплял его нюхом, счастливый и глубоко удовлетворенный чувством власти,которую он обрел над аурой другого человека. На следующий день он вытряхнул еговон.