Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Люди возмущались и ругали власть. Малейший слух приводил кстолкновениям. Один бродячий торговец любовным напитком и прочими шарлатанскимиснадобьями был чуть не растерзан толпой за то, что в его порошочках якобысодержался истолченный девичий волос. Кто-то пытался поджечь особняк маркиза деКабри богадельню. Суконщик Александр Минар застрелил своего слугу,возвращавшегося ночью домой, приняв его за пресловутого Убийцу девушек. Все,кто мог себе это позволить, отсылали своих подрастающих дочерей к дальнимродственникам или в пансионы в Ниццу, Экс или Марсель. Лейтенант полиции понастоянию Городского совета был уволен с должности. Его преемник пригласилколлегию врачей, дабы те обследовали трупы остриженных красавиц на предмет ихвиргинального состояния. Выяснилось, что все они остались нетронутыми.

Странным образом это известие не уменьшило, а усилилопанический ужас, ибо втайне каждый считал, что девушки были изнасилованы. Тогдапо крайней мере был бы ясен мотив преступлений. Теперь же никто ничего большене понимал, теперь все были совершенно беспомощны. И тот, кто верил в Бога,искал спасения в молитве, уповая на то, что дьявольское наваждение минует хотябы его собственный дом.

Городской совет, почтенное собрание тридцати самых богатых иуважаемых буржуа и дворян Граса, в большинстве своем просвещенные иантиклерикально настроенные господа, которые до сих пор ни в чем не считались сепископом и с удовольствием превратили бы монастыри и аббатства в товарныесклады и фабрики, — эти гордые влиятельные господа из Городского советабыли настолько подавлены, что направили монсеньору епископу униженную петицию,прося предать умерщвляющее девушек чудовище, перед которым светская властьоказалась бессильной, анафеме и отлучению, подобно тому как это проделал в 1708году его святейший предшественник, когда город подвергся ужасному бедствию —нашествию саранчи, угрожавшей тогда всей стране. И в самом деле, в концесентября Грасский Убийца Девушек, который уже погубил не менее двадцати четырехсамых красивых девиц всех сословий, был торжественно предан анафеме иотлучению; текст отлучения был прибит к дверям всех церквей города и возглашенсо всех амвонов, в том числе с амвона Нотр-Дам-дю-Пюи, где его торжественнопрочел сам епископ.

Успех был ошеломляющим. Убийства прекратились на другой жедень. Октябрь и ноябрь прошли без трупов. В начале декабря дошли слухи изГренобля, что там в последнее время орудует некий Убийца Девушек, который душитсвои жертвы, рвет на них в клочья платья и целыми прядями вырывает с головыволосы. И хотя эти топорные преступления никак не совпадали с аккуратновыполненными грасскими убийствами, все тут же уверились, что речь идет об одноми том же преступнике. Жители Граса трижды с облегчением перекрестились: теперьуже выродок зверствовал не у них, а в Гренобле, до которого семь дней пути. Ониорганизовали факельное шествие в честь епископа, а 24 декабря отстояли большуюблагодарственную литургию. С 1 января 1766 года усиленные караулы были сняты иженщины получили разрешение по ночам выходить из дому. С невероятной быстротойобщественная и частная жизнь вошла в нормальную колею. Страх словно ветромсдуло, никто больше не говорил о том ужасе, который всего несколько месяцевназад царил в городе и окрестностях. Даже в семьях жертв об этом не говорили.Казалось, анафема, возглашенная епископом, изгнала не только убийцу, но ивсякое воспоминание о нем. А людям было только того и надо.

Лишь тот, у кого была дочь, входящая в пору чудесной юности,старался не оставлять ее без надзора, испытывал страх с наступлением сумерек, апо утрам, находя ее живой и здоровой, был счастлив — хотя, конечно, сам себе непризнавался отчего.

Однако в Грасе был человек, который не доверял наступившемумиру. Его звали Антуан Риши, он исполнял должность Второго Консула и жил вгородской усадьбе в начале улицы Друат.

Риши был вдовец и имел дочь по имени Лаура. Хотя ему не былои сорока и он отличался завидным здоровьем, он не торопился вступать в новыйбрак. Сначала он хотел выдать замуж дочь. И не за первого встречного, но зачеловека благородного происхождения. У него был на примете некий барон деБойон, имевший сына и поместье под Вансом; барон пользовался хорошейрепутацией, состояние его расстроилось, и Риши уже получил его согласие набудущий брак детей. А когда Лаура будет надежно пристроена, тогда он запуститсвои жениховские щупальца в какую-нибудь из благородных семейств — Дре, Моберовили Фонмишель, — не потому что он был тщеславен и ему приспичило иметь впостели супругу-аристократку, но потому, что он желал основать династию и наставитьсвое потомство на путь, ведущий к высокому общественному положению иполитическому влиянию. Для этого ему требовалось по меньшей мере еще двоесыновей, из которых один продолжил бы его дело, а второй достиг бы успехов наюридическом поприще и в парламенте Экса и таким путем пробился бы наверх, вдворянское сословие. Однако подобные амбиции имели шансы на успех лишь приусловии, что он теснейшим образом свяжет свою личность и свою фамилию спровансальской знатью.

Столь далеко идущие планы оправдывались тем, что он былсказочно богат. Антуан Риши был намного богаче любого буржуа в округе. Онвладел латифундиями не только в окрестностях Граса, где разводил апельсины,подсолнух, пшеницу и овес, но и под Вансом, и под Антибом, где держал аренду.Он владел домами в Эксе, домами по всей провинции, имел свою долю дохода откораблей, ходивших в Индию, постоянную контору в Генуе и самый крупный торговыйсклад ароматических товаров, специй, масел и кожи во Франции.

Однако истинной драгоценностью Риши была его дочь. Она былаего единственным ребенком, ровно шестнадцати лет от роду, с темно-рыжимиволосами и зелеными глазами. Лицо ее было так восхитительно, что посетителилюбого пола и возраста столбенели и больше не могли оторвать от нее взгляда,они прямо-таки слизывали глазами ее лицо, как слизывают языком мороженое, и приэтом у них появлялось типичное для подобного занятия выражение глуповатойсосредоточенности. Сам Риши при виде своей дочери ловил себя на том, что нанекоторое время — на четверть часа, на полчаса, может быть, — забывал весьмир и все свои дела, чего вообще-то не случалось с ним даже во сне, совершеннорастворялся в созерцании царственной девушки и потом не мог припомнить, чем он,собственно, был так занят. А с некоторых пор — он с досадой отдавал себе в этомотчет — укладывая ее по вечерам в постель или иногда по утрам, когда онприходил ее будить, а она еще лежала, спящая, словно убаюканная Господом Богом,и под покровом ее ночного одеяния угадывались формы ее бедер и груди, а извыреза рубашки от шеи, изгиба подмышек, впадин под локтями и гладкой руки, накоторой покоилось ее лицо, струилось ее спокойное и горячее дыхание… — что-тожалко сжималось у него внутри, перехватывало горло и заставляло сглатыватьслюну, и — Боже милостивый! — он проклинал себя, что приходится этойженщине отцом, что он не чужой, не какой-нибудь посторонний мужчина, передкоторым она лежала бы так, как лежит сейчас перед ним, а он мог бы лечь к ней,на нее, в нее со всей своей жаждой обладания. И у него выступал пот, и он дрожалвсем телом, задавливая в себе эту чудовищную мысль, и склонялся над ней, чтобыразбудить ее целомудренным отцовским поцелуем.