Приз - Полина Дашкова

— Отто, я имею в виду не яд, не химическое вещество. Менятравят грязной клеветой, мерзкими подозрениями. Я не убивал Фриду!

— Конечно, Гейни. Ты ее не убивал.

Без привычного пенсне лицо Гиммлера менялось. Оностановилось растерянным и жалким. Таким, каким было двадцать два года назад, вМюнхене, когда он явился ночью, в маленькую квартиру Отто, студентамедицинского факультета. Явился испуганный, дрожащий и сказал, что его ищетполиция,

— Я не убивал эту проклятую шлюху! — повторял он, стучазубами о стакан с горячим молоком. — Отто, клянусь, я ее не убивал!

Штраус поверил ему. Гейни с детства был робким, тихим,законопослушным. Он боялся своего отца, директора гимназии, боялся учителей иодноклассников. Ему всегда хотелось быть правильным, чтобы никто не ругал, ненаказывал, только хвалили. Из него должен был получиться отличный,исполнительный чиновник. Но уголовный убийца — никогда.

— Меня хотят отравить, — шептал он, — этот евнух, этотинтриган хочет отравить нас всех, даже фюрера! Он на каждого собирает секретноедосье. Ты понимаешь, о ком я говорю?

Штраус уже давно понял. Перед его мысленным взором возниклолицо Гейдриха. Правильный тонкий овал. Огромный, круто срезанный кверху лоб вобрамлении белокурых гладких волос, разделенных идеальным пробором. Голубыеглаза. Тяжелый мужественный нос. Крупный рот, надменный и чувственный.

— Гейдрих отлично работает, его престиж растет, фюрер ценитего очень высоко, считает умницей, преданным и честным бойцом. Скоро он станетминистром внутренних дел, — тихо, задумчиво произнес Гейни и подергал себя заухо.

Уши у него были оттопырены, в детстве его дразнилиушастиком.

— Да, — кивнул Штраус, — наш друг Рейнхард блестящеработает. Особенно удачна его политика «кнута и сахара» в Моравии и Богемии. Онумеет подавлять население оккупированных территорий не только суровымирепрессиями, но и хитростью. Он разрушает сопротивление врага изнутри. Врагчувствует его силу и ненавидит его. А ненависть населения оккупированныхтерриторий — вещь опасная.

— В Праге сейчас неспокойно. — Гейни встал с кушетки,накинул халат, надел свое пенсне и озабоченно сдвинул брови. — Конечно, замок вГрадчанах хорошо охраняется. Резиденция имперского заместителя протектораБогемии и Моравии, обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха охраняется оченьхорошо.

Отто тонко улыбнулся.

— Да, я не сомневаюсь, что охрана там самая надежная. Ноесли бы обергруппенфюрер постоянно находился у себя в резиденции, тогда можнобыло бы с полной «уверенностью гарантировать его безопасность. Однако работа,образ жизни, да и особенности характера, заставляют нашего дорогого друга Рейнхардато и дело покидать свою резиденцию. Он любит разъезжать по Праге и ееокрестностям в открытом автомобиле.

Они вернулись в кабинет. Гейни заметно взбодрился.

— Который час? — спросил он. — Мне казалось, уже половинапервого, а всего лишь двенадцать.

Штраус вздернул руку, взглянул на часы. Секундная стрелканеслась по кругу, как сумасшедшая. Минутная, вздрагивая, догоняла ее. Этодлилось всего мгновение. Тяжело качнулся маятник напольных часов, они пробилиполовину первого. Их стрелки успели встать, куда следовало, так быстро, чтоникто этого не заметил.

Гиммлер снял пенсне, протер стекла.

— Как ты думаешь, Отто, может, мне стоит пить отвар излистьев и плодов черники? Я читал, черника укрепляет зрение.

— Конечно, Гейни, — машинально кивнул Штраус и поморщился.

У него распухли пальцы правой руки. Странное покалыванье вкисти, как будто нарушилось кровообращение. И шум в ушах. Какие-то непонятные,пульсирующие звуки то отдалялись, то приближались, переплетались с гаснущимбоем часов и напоминали человеческую речь. Кроме немецкого, Штраус владел ещеанглийским, французским и латынью. Но странный голос, то ли детский, то лиженский, говорил на каком-то другом языке, которого Штраус не знал.

«Они пожирают друг друга, как пауки, как скорпионы в банке.Их давно нет, но они продолжают пожирать друг друга. Это их жизнь и смерть. Этоих вечность».

Василисе показалось, что она произнесла это вслух. Но толькопоказалось. Она пока не могла говорить.

Отто Штраус принялся массировать правую руку. Перстень былгорячим.

* * *

— Тик-так! Тик-так! Смати! Часики идут!

Юродивая Лидуня трясла Василису за плечо, требовалавнимания.

— Надо же, сами затикали! — обрадовалась АнастасияИгнатьевна. — Это, наверное, какие-нибудь атмосферные явления, магнитные волны.Я недавно в газете читала, бывают такие незаметные колебания земли, что человекничего не чувствует, а часовой механизм реагирует.

«…Человек просто бредит, — возразила про себя Василиса, —когда человеку плохо, у него бывают галлюцинации. И ничего странного в этомнет. Когда я вижу сны, я ведь не знаю, мои это сны или чьи-то чужие, и откудаони берутся, из какого времени, из какого пространства попадают в моюнесчастную глупую башку».

***

— Я знаю, Андрей, вы думаете, я сошел с ума, — Рейч грустноулыбнулся, — конечно, я не сын Генриха Гиммлера. Но своим появлением на свет яобязан именно ему, этому селекционеру-любителю. Ни отца, ни матери у меня небыло. Я — плод опытов, которые проводил птицевод Гиммлер, сначала на курах,потом на людях. Он был помешан на евгенике, хотел вывести новую генерациючистопородных арийцев и создал для этого специальные учреждения, «лебенсборн»,нечто вроде племенных заводов. Там спаривались элитные офицеры СС, члены«Черного ордена», с отборными арийскими девушками. И те и другие обязаны былипредоставить документы, подтверждавшие чистоту их крови, арийское происхождениеих предков до пятого колена. Гиммлер верил, что пища влияет на психику ифизиологию. Офицеров и девушек сажали на специальную диету. Они питались, какдревние викинги, молоком и кашей. Гипноз, массажи, сеансы медитации. Спариваниепроходило под медицинским контролем. С беременными самками работали медиумы,экстрасенсы, колдуны, накачивали их энергией космического льда и любовью кфюреру. Детей отнимали сразу после рождения и растили в питомниках, тоже поспециальной программе. Таким образом удалось вывести около пятидесяти тысячсуществ. Каждый пятый ребенок оказался умственно отсталым. Мне повезло, у меняс мозгами все нормально. Хотя, судя по вашему лицу, Андрей, вы в этом неуверены.

Григорьев улыбнулся.

— Ладно вам, Генрих. Перестаньте. Мне что, поклясться наБиблии, что я не считаю вас сумасшедшим?

— Клясться не надо. Просто отнеситесь серьезно к тому, что явам рассказываю. Между прочим, вы первый, кому я это рассказываю. Я понимаю, выявились не за тем, чтобы послушать мои рассуждения о нацизме и узнать, какимобразом я появился на свет. Вам нужно нечто другое. Я к вашим услугам. Все, чтоя могу для вас сделать, я сделаю. Но сначала вы меня дослушаете, хорошо?