Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

не меньшая традиция, чем у казаков. А значит, как и у казаков, у горцев гость – посланник Всевышнего. И даже иноверец, пока пребывает в гостях в ауле, неприкосновенен и находится под защитой князька. Гостю всегда отводились лучшие покои, подавалась к трапезе лучшая еда и порой даже вино. Размышляя об этом, Василь юркнул в подвал сакли. Не рассчитав высоты прохода, стукнулся со всего маха головой. Спасла от сильного удара папаха. Потер ушибленное место. Хотел было выругаться, да вновь наказ деда Трохима вспомнил. Стукнул сложенной в кулак ладонью по стене и теперь уже более осторожно спустился по ступеням в подвал. Через небольшое оконце пробивался тусклый свет. Но его было достаточно, чтобы глаза, постепенно привыкшие к темноте, разглядели в дальнем углу три большие макитэрки. Рядом на деревянном настиле стояла небольшая баклажка. Василь снял с горлышка макитэрки, что стояла ближе к нему, деревянную заглушку и повел носом. Запах доброго, настоявшегося вина проник в ноздри. Василь втянул в себя веселящий аромат. Искушение червячком заточило в голове. Сдержался. «В походе. Станишники прибьют, если почуют. Да и не время сейчас».

Наполнив баклажку, пулей метнулся назад, замедлив шаг у проема. Наклонил голову, чтобы пройти через проем и не стукнуться снова, и замер. Чуть правее на бетонном полу лежал дорогой работы кинжал. Василь живо засунул его за голенище ичиг и выбрался наружу. Во дворе сакли, нагруженная скарбом, стояла арба. Запряженная двойка лошадей всхрапывала, озираясь испуганно по сторонам. «Пригодится», – мелькнула мысль у приказного. Не останавливаясь, он преодолел майдан и через мгновение оказался у места, где лежал Билый.

Оставив баклажку с вином, Василь выбежал за ворота аула и спустился к речке, протекавшей совсем рядом. Приподнимая лежащие у берега камни, он рукой ощупывал почву под ними, пока рука не нащупала характерную для глины склизкую структуру. Набрав в ладонь приличный шмат, Василь вновь припустил в аул.

«Бигае, як куцый хвист за зайцем. Як скажэнный. И чегось!» – в недоумении подумал говоривший с одним из раненых казаков Иван Мищник.

Добежав до места, где лежал Билый, Василь живо вылепил из глины подобие небольшой чаши, влил в нее немного вина и, скомкав, вымесил две небольших лепехи. Рванул пропитанный кровью бешмет на теле Билого. Кровь еще сочилась из раны. Темная, она текла струйкой. «Добре, – подумал Василь, – з вены». Смочив вылепленную из глины лепеху вином, он приложил ее к ране на груди Миколы и крепко придавил ладонью. Надавливая на края, казак распластал лепеху вокруг раны, приклеивая таким образом к коже. Вторую лепеху, также смоченную обильно вином, Василь приложил к входному отверстию раны, приподняв плечо Билого и просунув глиняную заплату к области лопатки. Довольный тем, что знания, полученные от деда, не пропали задаром, а пригодились, Василь уселся рядом на землю и слегка улыбнулся посмотревшей на него Марфе. Кивнул ей головой.

– Усе будэ добре. Побачишь.

Марфа улыбнулась ему в ответ и прошептала:

– Дай Бог.

– Ух ты, бисова душа! Сущий аггел! – выругался Осип Момуль, сграбастав черкесского мальчишку своими сильными руками. Тот извивался, будто угорь, пытаясь вновь укусить казака за руку и вырваться из его хватки.

– Не придуши!

– Да что ж я, не разумию?!

– И ведь и не присткнуть звереныша, – пробормотал раненый казак, баюкая руку.

– Кубаристый, як тий карапет! Угомонись, а не то голову набекрень разом зверну, и тады кирдык тэбе! – строго прикрикнул Момуль. Мальчишка понял, что этот гяур-великан крепко держит его и что сопротивляться дальше бесполезно. Он затих и лишь взглядом дикого котенка барса посматривал на бородатого казака. Осип для верности связал черкесенка, как обычно казаки связывали пленных. Петлю веревки Момуль накинул на ноги, сделав два оборота, протянул к рукам мальчишки и, накинув вновь петлей, закрепил узел на спине.

Оценил свою же работу.

– Оце добре, – сказал Осип, проверяя крепость веревки. – Взопрел трошки! – Казак вытер пот со лба. – Теперича не сбежишь. – И, погрозив пальцем, добавил: – Гляди у меня!

Мальчик скрежетнул зубами, на всякий случай скаля их и показывая, как может разобраться с казаками.

Момуль покачал головой, сплюнул, подозвал одного из казаков и наказал ему стеречь «малэнького басурманчика». А сам торопливо зашагал к месту, где лежал Билый.

Издали он наблюдал за Марфой, склоненной к телу Миколы, и по ее эмоциям он понимал, что дело худо. «Черкесенок хотя и стрельнул наугад, но верно – пуля вошла в грудь сотника снизу вверх, – размышлял Осип. – Если навылет, то не так страшно, выкарабкается. Ежели в груди осталась, то погано. Пулю здесь не вынуть, а до станицы по колдобинам сотник не дотянет. И тогда смерть. Не от пули, так от раны». Казак вздохнул.

Момуль видел, как Василь Рудь несколько раз похылылся над Билым, ложил голову ему на грудь, снова приподнимался.

Судя по тому, что приказной, утеревшись папахой, встал и, снова надев папаху на голову, что-то сказал Марфе, казак догадался, что Билый жив. А когда подошел на расстояние вытянутой руки, то убедился в своих доводах окончательно. Сотник был жив, но состояние его тяжелое держало между небом землей.

– Ну шо, як вин? – тихо спросил Осип, смотря на лежащего без сознания Миколу, боясь потревожить душу раненого. Вопрос его оставили без ответа. Девушка находилась в трансе, покачиваясь взад-вперед, отрешенно смотря перед собой. Рудь утирал обильный пот с лица.

– Як вин? – повторил свой вопрос Момуль, трогая приказного за плечо.

Василь сразу не сообразил, к кому обратился Осип, к нему или же к Марфе, но, глядя на подавленное состояние казачки, ответил:

– Хрыстос в небесах, а душа в телесах. Жив. Тильки крови дюже богато потеряв, – ответил бодрым голосом Василь и сник.

– Бог нэ биз мылости, казак нэ биз щастя, – ответил Осип и, сняв папаху, осенил себя трижды двуперстием. – Слава Богу за все! – И хоть из раньше сказанного приказным понял состояние сотника, оценив ситуацию опытным взглядом, на душе стало немного спокойнее, отпустило. Посмотрел на казачку.

– Не плач дивка, ухватышся ще за чуба, – видя тоску Марфы, подбодрил ее Осип. – До свайбы зажывэ.

– Оттож. Загойится як на собаци, – поддержал одно-сума подошедший Иван Мищник. – Бог поможэ.

– Я слышал, что нашему сотнику ведунья от огня смерть видела. Выживет Билый, посмотришь.

– Да, что там ему пуля! Вот если бы две!

– Две! Да такого три не остановят!

Марфа подняла голову и, насколько могла, улыбнулась станичникам. Сил говорить уже не было. Сначала неволя, страх за неизвестность, за то, что могут продать в гарем турецкий, за то, что больше не увидит родной станицы да батьку.