Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

часть его души блаженно замирала, предчувствуя приключения, и злорадно показывала язык тем, кто держал его в своей власти.

Дрожки легко катились по тракту, пока Летьер не свернул на пыльный проселок с глубокой колеей. Времени довольно, можно путешествовать в свое удовольствие, оставив в стороне почтовую дорогу с летящими по ней курьерами, дребезжащими дилижансами и несущимися галопом экипажами с форейтором на пристяжной.

В Суассоне нельзя было узнать никаких новостей о мирных переговорах. Газеты перепечатывали выхолощенные бюллетени из «Универсального вестника», без всяких подробностей, пленных же волновал один вопрос: когда их вернут домой? Доктор Летьер предложил Морицу съездить на праздник в Париж и разузнать все там.

Пастух гнал коров на выпас; крестьяне шли в поле с граблями на плечах; виноградари пробирались с ножницами между рядами лоз, подрезая побеги и разглядывая полуспелые грозди: нет ли гнилых ягод? А в это время где-то пылили обозы с хлебом и вином, продвигаясь на восток, к армейским магазинам. Неужто и нынешний урожай снимают для их пополнения?..

От разговорчивого доктора Мориц знал, что рекрутский набор в Суассоне проходил негладко. Крестьяне прятали молодых парней (кому работать на земле, если всех в нее зароют?); один бедолага, вытянувший жребий, покалечил себя, но пожадничал: отрубил не весь указательный палец, а только верхнюю фалангу, и его не освободили от службы — определили в понтонеры. Зато предусмотрительный слуга месье Барива, лишивший себя пальца еще весной, собирается жениться. Да и госпожа де Барраль, похоже, тоже сможет спасти сына от войны: вместо него в полк отправится другой молодой человек, незнатного происхождения. Видимо, именно поэтому вдова заложила часть земли и продает свои драгоценности.

Корыстолюбие, двурушничество, лицемерие — вот с чем нужно воевать Наполеону! — не мог не подумать Мориц про себя. Но тотчас вспомнил, что и среди российских чиновников полно продажных мздоимцев. И в России купцы наживаются на военных подрядах, поставляя гнилье и завышая цены. А помещики норовят сбыть в рекруты всякий сброд… Люди везде одинаковы — французы ли, русские ли. Все не без греха. Хорошо, что и добродетель пока не перевелась.

Пытался ли бы доктор Летьер уберечь Шарля от военной службы? Наверняка. Хотя сам Шарль, как все подростки, мечтает о подвигах и славе. Рассказы Морица о тяготах походов, вынужденной суровости к обывателям, ужасах госпиталей Шарль пропускал мимо ушей, интересуясь лишь сражениями и досадуя на то, что Коцебу не участвовал в великих битвах; Жюли была более благодарной слушательницей. К чему скрывать: Мориц и сам желал бы совершить нечто замечательное, но в своих мечтах он спасал чью-нибудь жизнь, а не разил врагов направо и налево. Он сознательно избрал для себя карьеру военного, однако был убежден, что армия должна служить защитницей, а не карательницей или захватчицей. Любое дело можно обернуть как к пользе человечества, так и против него. Вот врач, например: он легко мог бы убивать ланцетом и ядами и даже получать за это плату, но видит свое предназначение в прямо противоположном…

В полдень они остановились на берегу маленькой речки, чтобы напоить лошадей, дать им отдохнуть и подкрепиться самим. Мадам Летьер собрала им в дорогу корзинку с провизией. Лошади тянулись мордами за сочной травой и обмахивались хвостами, отгоняя насекомых; журчала вода, в рощице перекликались птицы… Какое-то неуловимое воспоминание щекотало сознание — ощущение без контуров, что-то из детства в деревне… Запах нагретой земли и сырости от реки, жужжание проносящихся мимо шмелей, теплое прикосновение солнца… И чувство покоя: все замечательно, ничего плохого случиться не может, ведь папа рядом…

Три месяца назад Морица разбудили на заре, велели спуститься в кухню и преподнесли ему именинный пирог с земляникой. Он вдруг заплакал навзрыд: уже столько лет никто не праздновал его день рождения! Летьеры утешали и обнимали его; пирог взяли с собой, когда все вместе поехали на загородную прогулку… Как грустно ему будет покинуть их, когда настанет время возвращаться на родину!

К вечеру дрожки выбрались на большую дорогу, и сразу почувствовалась близость крупного города. Навстречу то и дело попадались экипажи, Мориц с доктором обгоняли возы и фуры; вот проехал отряд конных жандармов, вон показались деревья бульвара, разбитого на месте городской стены; в кабачки и кабаре стекался простой люд, чтобы выпить дешевого вина, подкрепиться жарким и поплясать с шустрой бабенкой под визгливые звуки скрипок.

Мимо заброшенной заставы въехали на чугунный Аустерлицский мост, опиравшийся на каменные быки. Лодочники сосредоточенно орудовали длинными шестами. Миновали Ботанический сад, добрались до заставы Сен-Жак — двух домиков в греческом стиле среди раскидистых деревьев. Вдалеке призывно махали крыльями мельницы Монпарнаса; Летьер направил лошадей на улицу Нотр-Дам-де-Шан. Когда-то здесь находился знаменитый монастырь босоногих кармелиток — последний приют бывших королевских любовниц. Во время Революции его снесли, а землю отдали под застройку.

На этой улице жил господин Бертолле, приятель Летьера. В свое время они вместе изучали медицину, но Бертолле предпочел сделаться аптекарем. Он остался холостяком, однако держал прислугу и явно не бедствовал. Доктор представил ему Морица как месье Дюлона из Эльзаса (чтобы оправдать немецкий акцент), друга семьи. Гостей накормили ужином, приготовили им постель. Несмотря на мягкое ложе и пахнувшие фиалкой простыни, Мориц долго не мог заснуть — отвык от шума большого города, не смолкавшего даже по ночам.

На другой день был праздник — день рождения императора, официально считавшийся его именинами. Бертолле повел своих гостей к дворцу Тюильри, куда уже стремились густые толпы: ходили упорные слухи, будто русские прервали перемирие, поэтому парижане хотели взглянуть на императрицу, когда она поедет к обедне в собор Богоматери, чтобы понять по ее лицу, хорошие вести она получает от мужа или дурные.

Толпу оттесняли национальные гвардейцы. Морицу не удалось как следует разглядеть Марию-Луизу, когда она проехала на мост в открытой карете, отвечая наклонами головы на приветственные возгласы. Ее лицо показалось ему замкнутым, точно маска. С другой стороны, оно и понятно: одна в чужой стране, среди непредсказуемой, предубежденной против нее толпы… Люди вслух делились впечатлениями; большинство сходилось во мнении, что императрица была печальна, значит, дело плохо.

Ради праздника открыли решетку сада, толпа хлынула туда. На террасе две козы тащили маленькую коляску, в которой сидел прекрасный белокурый мальчик лет двух, с круглым личиком и большими голубыми глазами; сзади бежал его маленький «адъютант» в гусарском мундире. «Римский король! Римский король!» — пронеслось по рядам. Толпа закричала «виват!», мальчик помахал в ответ ручкой.

По выходе из сада часть людей устремилась на набережную, другие — на Елисейские Поля, и там