Легенда об Эльфийской Погибели - Александра Рау

руку к ее горлу и выпустил несколько маленьких молний, пытаясь прижечь рану: находящаяся на поверхности кровь забурлила и спеклась, а кожа в некоторых местах покрылась рубцами. Что-то внизу живота свело, будто мои внутренности сжали в кулак.

Я должен был отогнать смерть от ее тела. Отпугнуть ее.

Грудь Ариадны вздымалась все медленнее. Частое растерянное моргание превращалось в ленивое, редкое. Я не слышал ничего, кроме слабого биения ее сердца.

– Ариадна? – позвал я, страшась произносить ее имя вслух. – Нет, нет, пожалуйста…

«Аарон», – настойчиво прозвучал голос. Я проигнорировал его, продолжая попытки докричаться до лисицы. Мне так хотелось отругать себя за то, что я пустил ее на поле боя, что не увез за океан, что позволил всему этому произойти. Я не должен был отходить от нее ни на шаг, должен был наплевать на ее протесты, должен был спасти ее, должен был…

«ААРОН».

– Да сгинь же ты, дракон тебя побери! – взвыл я. – Замолчи!

«ААРОН. ААРОН. ААРОН!»

– ЗАМОЛЧИ!

Сердце лисицы едва слышно ударилось, как будто пытаясь пробить ребра.

И затихло.

Лишившись доверия к собственному слуху, я припал к ее груди. Кидо метался, раскидывая желавших легкой добычи воинов, и лишь изредка бросал на меня короткий, но полный надежды взгляд. Один из них я поймал; в тот самый момент, когда потерял всякую веру. Капитан взревел, охваченный гневом, будто пламенем, полыхавшим в его душе, и ринулся в гущу сражения.

Ее имя комом встало в горле.

Я склонился, прижимаясь губами к ее лбу. Кожа была холодной и покрылась испариной, тут же смешавшись с пылью, вздымавшейся из-под бесчисленных ботинок. Магия в груди встрепенулась, собирая мелкие молнии в густой ком таких размеров, что я едва мог вдохнуть. Тело стало каменным, недвижимым. Горе во мне разрослось до удушья.

Подняв взгляд к небу, я представил, что Богиня сидит на одном из облаков, по-детски свесив ноги, и невозмутимо наблюдает за происходящим.

– Надеюсь, ты довольна?! – закричал я, захлебываясь слезами; на вкус они были горькими, будто сок неспелого, но уже загнившего фрукта. – Как ты могла это допустить?

– Аарон, – будто бы ответила она мне. Певуче, мягко, словно мы общались на утренней прогулке в саду, вдыхая аромат недавно распустившихся яблонь. Я понимал, что воображение играло со мной злую шутку, но не мог отделить его плод от реальности.

– ЗАМОЛЧИ!

Я прижал лисицу к себе, обрушив град слез на ее волосы. Они спутались и растрепались, перепачканные кровью и грязью, но были прекраснее, чем когда-либо. Бледное подобие принцессы лежало в моих руках, тяжелое и безвольное, как будто после изматывающего дня она погрузилась в глубокий сон.

И я стану его стражем.

Останусь в обезоруживающей теплоте ее объятий навечно, если потребуется. Не отпущу, даже если в спину воткнется предательский клинок, а шею обовьет удавка. В глубине души я знал, что это неправильно, но не желал поступать по зову совести и чести; я мечтал лишь о мести, что обрушится на головы виновных по воле чего-то высшего и непостижимого.

– Териат! – позвали меня; безликий голос, ставший неважным и потерявшийся в звуке ветра, как и все прочее.

Я не отреагировал ни одним мускулом.

– Териат, прекрати! – позвали снова. – Она мертва, и…

Из моего горла вырвался непроизвольный рык, сопровождаемый легким треском вырывающихся из-под кожи разрядов.

– Я знаю, как тебе больно. Но ты убьешь и всех остальных!

– Они это заслужили, – хрипло отрезал я.

– Остановись!

Я нехотя поднял глаза. Сражение несколько стихло, и на поле виднелись свободные от битв участки. Один из драконов важно вышагивал по земле, осматривая ранее неизвестные ему владения, и даже величественный вид не помогал животному сделать походку коротких лап менее неловкой.

Капитан Фалхолт и Индис испуганно уставились на меня, застыв в десятке шагов. Их окутывало легкое холодное свечение; следы крови на их лицах и оружии переливались, будто бы роскошно украшенные наряды в свете солнца. Я пытался разглядеть за их спинами виновницу торжества, но взгляд постоянно застилали вспышки яркого, колкого света.

Кто-то позади меня пронзительно вскрикнул, и я инстинктивно обернулся. Обугленное, будто бы недели назад сгоревшее тело билось на земле в предсмертных судорогах, взбивая пыль. Я мог бы удивиться этому зрелищу, притом что рядом не было ни одного из владевших огнем тиаров, но вместо этого опустил взгляд, как будто бы мог увидеть там хоть что-то, кроме бездыханного тела лисицы.

Моя грудь превратилась в подобие змеиного гнезда. Извиваясь в смертоносном танце, молнии выползали куда дальше, чем я прежде им позволял, – даже в те времена, когда ни о каком самоконтроле не было и речи, – и казавшийся тихим треск вдруг ударил по ушам оглушительным рокотом. Руки затряслись от напряжения, и я едва удержал любовь своей жизни. Бледно-голубые змейки переплетались, набираясь друг у друга сил, и вытягивались, образуя вокруг нас с Ариадной мертвую зону; даже случайно попавший в нее камень мгновенно обращался в пыль.

– Териат! – вновь позвал меня… кажется, Индис. – Если ты сейчас же не придешь в себя, мы все погибнем.

– Не все ли равно?

Я равнодушно пожал плечами. Внутри моего разума буря эмоций сметала все на своем пути, но ни одна не выделялась на фоне других настолько, чтобы выбраться на поверхность; даже голос звучал как из-под толщи воды – далекий и чужой.

– Неужели ты хочешь сделать ее смерть напрасной?

Я попытался глубоко вздохнуть, но тут же поперхнулся. Горло саднило от застывшего в нем крика. Бросив взгляд на серое, обескровленное лицо принцессы, я уставился на друга.

– Она не должна была умереть так рано.

Магия в груди трепетала, скидывая ставшие бесполезными оковы. Я почти слышал, как звенят толстые цепи и тяжелые замки, как скрипят прутья клетки, раздвигаясь перед неведомой силой. Вкус свободы манил ее, как нечто столь сладкое, что от наслаждения подкашиваются ноги, и ей так решительно хотелось вкусить его, что все преграды казались незначительными. Подпитанная горем и подожженная гневом магия взорвалась, вырываясь наружу.

Молнии добрались до всякого, кто, закончив битву, имел глупость не исчезнуть за горизонтом. Я видел, как они обращают в пепел моих друзей и врагов, родных и незнакомцев. Всех, кто стоял на их пути. Даже драконья чешуя оказалась бессильна: светящиеся змейки долго танцевали вокруг исполинских животных, но слабые места находились и в их обороне. Огонь, что извергали их зубастые пасти, не имел на молнии никакого эффекта.

Индис принял смерть со смирением на лице – быть может, его мать предвидела подобное развитие событий, – в то время как капитан боролся до последнего, выкрикивая в мою сторону что-то очень громкое и колкое. Слова затерялись в холодном рокоте разрядов, а затем исчезли и их отголоски, смешавшись с пеплом. Боль от их потери была сильна, и все же несравнима с той дырой, что и без того зияла в моей душе. Я смотрел, как мое отчаяние опустошало земли – и не чувствовал ничего, кроме тяжести тела принцессы в руках.

– Melitae, – прошептал я, убирая пряди с ее лица. Рука проскользнула сквозь них, оставив на пальцах слой пыли. – Не покидай меня.

Мне почудилось, что ее веки дрогнули, и я едва не закричал, желая сообщить о своей радости; впрочем, пепел едва ли смог бы разделить мои чувства. Воображение рисовало картину, в которой я мог игнорировать любые намеки на истину, пока те оставались намеками. Но даже оно, столь старательное и изобретательное, не смогло застелить взгляд настолько красочным полотном, чтобы я не заметил главного.

Тело Ариадны рассыпалось, просачиваясь сквозь пальцы, как песок. Постепенно и равномерно, становясь прозрачнее, пока выученные наизусть линии не превратились в расплывчатые, нечеткие очертания. Я едва узнавал за ними лисицу. Хватался за остатки ее телесного воплощения, поднимал с земли пепел и осыпал им колени, на которых некогда лежала ее голова.

– Страшный сон, – бормотал я себе под нос. – Это просто сон…

Но я не мог заставить себя проснуться.

Оказавшись наедине с ужасом, который сотворил, я не справлялся с липким чувством стыда. Где-то в глубине я был счастлив, что больше не существовало глаз, видевших торжество моей скорби, и что я не почувствую на себе их тяжелый осуждающий взгляд; в остальном же ожидаемую от них ненависть я испытывал к себе сам.

Я лег на землю и свернулся в клубок, зарываясь в пепел, оставшийся на месте юной принцессы. Крепко зажмурившись, я вобрал в легкие столько воздуха, сколько смог, и разразился сокрушительным ревом. На моем теле не красовалось ни единого пореза, но я отчетливо чувствовал, как кровоточат раны, ломаются кости, выворачиваются суставы. Я невольно хватался за воспоминания о складках ее платьев, воздухе в ее волосах, играющем на коже свету, и тоска опаляла каждую частичку моей души, вгрызаясь в нее. Слезы огненными ручьями катились по щекам, оставляя за собой выжженные борозды.