Окно - Амелия Бранскилл

Я заставила себя остановиться и подождать, давая ему возможность ответить.

Сначала он ничего не сказал. Только посмотрел на меня. Потом глубоко вдохнул, наклонился вперед, перегнувшись через край стола, и положил руки перед собой, словно судья, оглашающий приговор.

– Твои родители знают, что ты здесь?

– Какое это имеет значение? – ответила я. – Мне нужно, чтобы вы проверили данные Анны. Я хочу убедиться, что отчет по токсикологии существует и действительно принадлежит ей.

– Это был несчастный случай, – медленно проговорил он. – Ужасный, трагический несчастный случай. Я понимаю, почему ты так расстроена, почему ты ищешь какой-то подвох, какую-то загадку, которую ты смогла бы разгадать. Но ты ничего не можешь сделать, и даже я ничего не могу сделать – мы не изменим случившееся. И я не уверен, насколько правильно то, что ты сейчас делаешь.

– Я не пытаюсь изменить случившееся. Я пытаюсь понять, что именно случилось. Потому что, если у нее в крови был алкоголь, значит, она выходила из дома той ночью и встречалась с кем-то.

Он посмотрел на меня пустым взглядом.

– Допустим, – произнес он. – Получается, она упала, когда возвращалась откуда-то?

– Именно, – сказала я. – Может быть. Не знаю. Возможно, она упала даже где-то еще.

– Где-то еще?

– Я точно не знаю.

Он покачал головой:

– Прости, но я не думаю, что подобное могло случиться. Даже если она упала, когда забиралась обратно в дом, это ничего не меняет. Я думаю, твои родители не знают, что ты здесь, и мне кажется, что твой папа не запрашивал отчет о вскрытии. Полагаю, мне стоит позвонить твоим родителям, чтобы они забрали тебя домой.

Он потянулся к телефону, стоявшему у него на столе.

– Не надо, – быстро сказала я, вспомнив, как они смотрели на меня, сидя за обеденным столом, когда я безуспешно пыталась объяснить им насчет тех бутылок. Вспомнила миссис Хайес и ее заметки. – Пожалуйста. Они… я не хочу их расстраивать.

Он помедлил, занеся руку над телефоном. Потом снова опустил ее на стол.

– Ладно, – согласился он. – Я не хочу усложнять жизнь тебе и твоим родителям. Вам и так тяжело пришлось, я понимаю.

– Спасибо вам. – Я помолчала, вспомнив про отчет о вскрытии и про звонок в токсикологическую лабораторию. – А вы сами можете проверить отчет?

Он долго смотрел на меня молча. Мне подумалось, что он, быть может, считает до десяти.

– Слушай, – сказал он. – У меня скоро важная встреча, но если это для тебя важно, если ты и правда думаешь, что произошла какая-то ошибка, да, я могу проверить его позже сегодня, и если я выясню, что что-то пошло не так, то сообщу тебе и твоим родителям.

– Спасибо, – повторила я. – А если вы ничего не найдете?

– Тогда и сообщать будет нечего. А тебе, наверное, стоит принять это как знак, что лучше найти другой способ скорбеть по своей сестре. Что пора перестать подделывать письма и скрывать правду от родителей. Ты же понимаешь, все родители хотят защитить своих детей. Может, тебе стоит позволить им делать это – хотя бы сейчас. – Он бросил короткий взгляд на фотографию в рамке у себя на столе. Потом посмотрел на часы, отодвинул кресло от стола и встал. – Джесс, мне пора на встречу.

И на этом разговор был окончен. Выходя из полицейского участка, я задумалась: может быть, он прав? Может, в том, что я делаю, действительно нет никакого смысла? Это безумие, но я никак не могла выкинуть из головы тот факт, что он не дал четкого ответа ни на один мой вопрос.

Сидя на корточках под окном мистера Мэтьюса, я уже начала жалеть о том, что пришла сюда. Мне становилось все сложнее и сложнее напоминать себе о том, ради чего я, собственно, наблюдала за ним. Верить, что я и правда смогу что-то узнать, глядя в его окно, слушая, как он разговаривает со своей кошкой.

Два дня назад я сходила в полицейский участок и поговорила с начальником полиции. Оттуда не было никаких вестей. Сначала я надеялась, что, может, у него просто не было времени, но теперь постепенно я осознавала, что он не собирается звонить. Мой визит в полицейский участок казался мне очень глупым. Как и казалось глупым сидеть здесь, под окном у мистера Мэтьюса.

Что еще хуже, у меня начало сводить левую ногу. Лучше всего было бы встать и походить. Но, хотя мистер Мэтьюс был не слишком наблюдательным, я подозревала, что, если я буду скакать у него по двору, это все-таки привлечет его внимание. Так что я терпела и не двигалась с места, тихонько растирая лодыжку.

Отчасти я решила не двигаться потому, что сегодня вечером мистер Мэтьюс был словно бы не в себе. Сначала он слишком долго готовил чай. Он не поставил таймер, так что чай заваривался минут десять. И еще он ничего не ел – пока заваривался чай, он просто сидел, держа в руках телефон, словно ждал звонка или собирался с духом, чтобы набрать номер. Раньше я уже дважды видела, как он звонил кому-то. Он разговаривал вежливо и сдержанно, один раз – о посылке, которая не пришла вовремя, а другой – о переносе визита к врачу. За оба раза такой нерешительности за ним замечено не было.

Наконец он начал набирать номер. Он помедлил несколько секунд, прежде чем ввести последнюю цифру. Долгое время ничего не происходило. Потом он вздрогнул и крепче сжал телефон.

– Не вешайте трубку, – сказал он. – Пожалуйста, не вешайте трубку.

Я выпрямилась и наклонилась ближе к окну, тут же забыв о пронзительной боли в ноге.

Он приоткрыл рот, и его плечи обмякли.

– Я понимаю. Понимаю. Я хотел… – Он говорил сбивчиво, извиняющимся тоном.

Я изо всех сил пыталась расслышать, что говорит его собеседник, но ничего не могла разобрать.

– Нет, думаю, никто ничего не знает.

Он поднес телефон еще ближе к губам и повернулся, так что теперь его слова стало хуже слышно.

– …обещал не рассказывать…

Он яростно замотал головой.

– Как вы можете такое говорить? Вы же знаете, все было иначе… Конечно, я соврал о той ночи… Конечно, в школе это не одобрят… я понимаю. Они вообще одобряют только то, что вписывается в их узкие представления о том, как должна быть устроена жизнь…

Он поднял свободную руку, держа ее рядом с головой ладонью вверх, словно убеждая в чем-то невидимую аудиторию.

– …разве непонятно, почему я чувствую это? Я не могу ни с кем об этом поговорить, не могу объяснить…

Он откинулся на диван и закрыл глаза, понизив голос.

– Не надо. Эта девочка была важна для меня. И вы это знаете. Но…

Я застыла не дыша.

Перед тем как повесить трубку и застыть на диване, закрыв лицо ладонями, – неподвижный, опустошенный, – он произнес фразу, которую я одновременно хотела и боялась услышать уже давно: