Стеклянные дома - Франческа Рис

в телефоне приложение для записей и начала составлять сообщение, чтобы написать по номеру, который дала ей Ния.

Это я. Я знаю, что ночью ты был здесь. Чего ж не зашел поздороваться?

Это я. Я знаю, что ночью ты был здесь. Это ни в какие ворота и, честно говоря, довольно жутко. Если ты опять так сделаешь, мне придется что-нибудь предпринять.

Это я. Я знаю, что ты здесь бываешь. Это ни в какие ворота и, честно говоря, довольно жутко. Может, в следующий раз постучишься?

Это я. Твой номер мне дала Ния. Может, сходим куда-нибудь выпить? Сто лет не виделись.

Она скопировала окончательный текст в мессенджер и нажала кнопку «Отправить».

Сделав это, Олуэн вышла на веранду – забрать бутылки и отнести в мусор. Она успела смутно отметить, что из горлышка одной из бутылок торчала скрученная бумажка, но она провалилась на дно, где уже лежала пара сигаретных окурков, и Олуэн решила, что это просто мусор – может, чек – размер и форма были точь-в-точь как у чека.

Она не стала вытряхивать бумажку на ладонь и изучать ее, но если бы она это сделала, то прочитала бы слова (размытые остатками пива и утренней росой, но все равно различимые): CER ADRE!

2017

Он сказал ей, чтобы приезжала выпить в «Кабане» в пятницу примерно в половине шестого, когда он управится с работой.

– Могу подбросить до города, если хочешь. Я сейчас работаю на ферме, буду как раз мимо тебя проезжать.

Она ответила, что ей уже не семнадцать и что она теперь сама умеет водить, спасибо. Правда, не стала уточнять, что права получила только накануне своего тридцатилетия и что, пока Джеймс не купил этот дом, за руль садилась только как бы в шутку, на каникулах, чтобы доказать, что умеет, а на самом-то деле водить она до сих пор не любит, особенно тут в деревне, где дороги такие узкие и извилистые. Джеймс всегда смеялся над тем, как прямо Олуэн сидит за рулем и как она щурится, глядя на дорогу, как будто крот, но и об этом она рассказывать Гету не станет. Как и о том, что ей не очень-то хочется идти в «Кабана» и ей становится дурно при мысли о том, что придется оказаться в закрытом помещении любого паба в этом городе. Главное – чтобы он не счел ее снобом.

Олуэн приехала немного раньше назначенного времени (паб только открылся) и с облегчением отметила, что мальчик за барной стойкой – это и в самом деле мальчик и в силу возраста никак не может ее помнить. Когда она вошла, бармен, не скрывая интереса, стал на нее таращиться, и это было ей приятно. Собираясь сюда, Олуэн впервые за несколько недель накрасила глаза. День стоял жаркий, и на ней был полупрозрачный сарафан на тонких бретельках. Плечи у нее загорели, и она любовалась собственным отражением перед выходом из дома, в зеркале заднего вида в машине и даже в сверкающей поверхности парковочного автомата, когда приехала в город. Выглядела она отлично. И чувствовала себя посвежевшей – будто в теле ее было теперь еще больше силы и жизни, чем обычно.

Олуэн заказала джин-тоник (местному вину и «коктейлям» она не доверяла) и ушла с бокалом в пивной сад на заднем дворике. Насколько она могла судить, паб совершенно не изменился. В городе многое стало другим: исчез книжный магазин, магазин с прессой превратился в оптику, в магазине для художников теперь было агентство недвижимости. Некоторые помещения просто пустовали, и с внутренней стороны мутных окон висели выцветшие таблички AR OSOD[57]. Что же до пабов, то на них в городе, похоже, по-прежнему был спрос. Лет десять назад Олуэн любила щегольнуть этим в Лондоне. Говорила: «Я родом из такого места, где пабов целая дюжина, а вот до ближайшего кинотеатра надо ехать двадцать миль». Она устроилась на скамейке за одним из длинных деревянных столов и достала из холщовой сумки книгу, которую купила себе в качестве реквизита, – впрочем, мысли носились с такой скоростью, что настроить их на чтение было практически невозможно. Олуэн снова и снова смотрела на одно и то же лишенное смысла предложение, пробегала ладонью по волосам, стараясь поддержать их пышность, и понемножку отхлебывала из бокала, помня о том, что с завтрака ничего не ела, а к появлению Гета хотела бы сохранить ясность сознания. Она подняла книгу со стола и снова положила. Коснулась экрана телефона проверить время.

Олуэн сидела спиной ко входу, потому что на платье сзади был глубокий вырез, который ей очень шел, и когда наконец она услышала, как дверь со вздохом проволоклась по цементному полу, то почувствовала, как от нетерпения в теле будто образовалась пустота. Она не оглянулась, поэтому первое, что она увидела, это его рука, опустившаяся ей на плечо, загрубевшая кожа у кончиков пальцев, грязь под обкусанными ногтями. Плечо – да, впрочем, и все тело целиком – напряглось вопреки ее желанию.

– Какие люди.

Олуэн поборола порыв накрыть его ладонь своей. Гет сел на скамейку напротив, и видеть его снова так близко было невероятно настолько, что у Олуэн возникло впечатление, будто перед ней нечто жуткое и сверхъестественное – оживший труп или говорящее животное.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – он почти улыбнулся.

– Так странно, да?

– Ага.

Она подняла бокал:

– Ну, выпьем?

Он чокнулся с ней своим бокалом, сказал: «Iechyd da».

Она подумала, что, пожалуй, выпьет очень много, напьется допьяна.

– Поверить не могу, – проговорила она.

– Ага, невероятно, – Гет снова поднял бокал и тут же поставил обратно, и она догадалась, что он тоже нервничает, и почувствовала, как сама дрожит от какой-то смутной возможности.

– Поверить не могу, что я вообще опять здесь. Ну, в городе.

– Ага. – Он полез в задний карман за табаком. – С кем-нибудь уже виделась?

– С кем-нибудь?

– Ну да. Ну, типа, из города. Кроме меня. И Нии.

Ей стало не по себе.

– А, – сказала она. – Честно говоря, я все время работаю. Целыми днями.

Гет пытался свернуть сигарету – всегда мог делать это с закрытыми глазами, на ветру, одной рукой, удерживая в другой руке бокал, но сейчас пальцы слишком сильно дрожали, чтобы управиться с папиросной бумагой. Он тихо выругался себе под нос. Наконец сумел обернуть листок вокруг табака и заклеить его – и закурил; и с каждой тяжелой секундой, которые тянулись одна за другой, Олуэн все отчетливее осознавала, как буднично и ровно текут разговоры других людей и как разрастается молчание между ними двумя. Она страстно желала, чтобы Гет задал ей еще какой-нибудь вопрос, но он просто продолжал смотреть на нее, и казалось,